– Единственное, что я могу вам сказать, – стариком быть плохо, – усмехнулся древний Шон. – Ваше императорское величие могло бы предложить мне присесть.

Он протянул вперёд руку, и Сент увидел, что скрюченные пальцы его мелко дрожат. Но великий император всё равно боялся древнего Шона. Неразумным, животным страхом. Тем, что за гранью жизни и смерти.

– Ты мне не нравишься, – сказал Сент. – При других обстоятельствах, я бы тебя сразу уничтожил. Так что просто поблагодари зверя Ниберу за свою счастливую судьбу и скажи, чего хочешь. В тот момент, когда появится наследник, ты получишь это. И надеюсь, больше мы никогда не встретимся, и мне не придётся выслушивать твою старческую болтовню… Говори, что хочешь за своё колдовство.

– В тот момент, когда появится наследник, ваша ненависть не будет иметь ровным счётом никакого значения, – глухо засмеялся тот. – В старости иссякают желания. Самое паршивое: когда ничего уже не хочется. Вы можете снова сделать меня молодым? Не отвечайте. Это риторический вопрос. Чего я хочу? Я в любом случае получу это, ваше императорское величество.

Голос его звучал издевательски, или показалось сквозь дурман дыма?

– Только без неожиданностей, – сказал Сент. – Ты же и сам знаешь: это моя земля, и, случись что, в Таифе ты не скроешься – ни по эту сторону мира, ни по иную.

– Я знаю, – казалось, Шон забавляется разговором, и это выводило императора из себя. Но дело касалось будущего империи, её наследника, поэтому Сент и сейчас сделал вид, что не заметил насмешливый тон.

Глаза Шона, утонувшие в мелкой и частой сети морщин, смотрели особенно остро.

– Мне пора, – сказал он, повернувшись к скривившемуся императору вполоборота. – По моим расчётам это великое событие произойдёт с минуты на минуту. И я знаю, куда идти. Не посылайте со мной сопровождающих, ваше величество.

Он направился к выходу, резко остановился, словно о чём-то вспомнил. Обернулся:

– Кстати, вы не хотите приветствовать своего долгожданного наследника в тот момент, когда он появится на свет?

Сент передёрнулся, лицо его исказила гримаса брезгливости.

– Упаси меня Ниберу! – глухо сказал Император. – Потом. Я обязательно посмотрю на него, но потом… Когда-нибудь…

Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук удаляющихся шагов Шона. Далеко на горизонте мелькнул бледный луч, проникая сквозь окно, осветил лицо мужчины. Сухие губы, обезвоженные пергаментные щёки, словно в любой момент готовые с тихим шелестом порваться на обрывки. Сента мучила жажда. Неутолимая, вечная жажда, ради которой он готов на всё.

***

Многочасовая невыносимая боль сменялась умиротворением, всепоглощающим и нечеловеческим, как и испытываемые страдания. Халь могла подумать, что наконец-то в родильном покое зажгли курильницы с самым сильным опиумным настоем, если бы не была уверена, что Сент строго-настрого приказал убрать из женской половины все средства, имеющие хоть какой-то наркотический эффект. Плод не должен подвергаться ни малейшему воздействию. Обезболивающие лекарства тоже попали в этот список, и теперь императрица не имела никакого шанса на облегчение страданий, хотя даже самая ничтожная служанка во дворце могла рассчитывать на дозу средства в случае, если нужно облегчить боль.

В перерывах между схватками Халь вспоминала, как она добивалась внимания императора, и это оказалось совсем не просто. По большому секрету за пять перламутровых жемчужин очень юная, но пронырливая мойщица Сента открыла ей стратегическую тайну. Единственной слабостью императора, сводящей его с ума, были нежные розовые пятки.