Все остальное время они просто сидели, молча глядя друг на друга. Кастулу было ужасно стыдно, а вот Фистула, наоборот, не выражала никаких чувств. Ей-то не привыкать. Гай, как натура любознательная, попытался порасспрашивать ее, отчасти и для того, чтобы сгладить неловкость, но девушка была молчалива и все попытки к разговору пресекала.

– Твое время вышло, – наконец изрекла она, – зови следующего.

И Кастул вышел, понурив голову, в крайне подавленном настроении. Правда, подойдя к друзьям, он нацепил на лицо блаженную маску-улыбку, чтобы те, не дай Юпитер, ничего не заподозрили. Аудакс-то, наверно, нет, а вот Фабул точно высмеет его на весь восемнадцатый.

– Ну как она? – встрепенулся тут же Фабул. – Правда божественна?

– Изумительна, – наврал Кастул, – ненасытная фемина[17], гетера[18]…

И откуда только он понабрался таких выражений? Наверное, слишком много общается с Фабулом.

– Ты мне противен, – буркнул Аудакс. Кастул невзначай глянул на него и понял, что тот был вусмерть пьян. Красные, налитые кровью глаза выдавали в нем крайнюю степень озлобленности.

– Ты похож на грека, – проворчал он. – И говоришь, как они.

– Твой друг меня достал, – шепнул Кастулу на ухо Фабул. – Вы, ребята, похоже, вообще не умеете развлекаться. Вместо того чтобы сыграть со мной в «дюжину», этот угрюмый булыжник только и делал, что глушил вино, словно он бездонная бочка.

– Я все слышал, ты, драный пес. – Аудакс поднял взгляд и злобно уставился на Фабула. – По роже захотел?

– Веди-ка ты лучше его назад, Кастул, – посоветовал Фабул, – а я пока здесь с Фистулой развлекусь. Тем паче мой черед.

С этими словами он поспешил убраться из поля зрения Аудакса и, подхватив Фистулу под руку, скрылся за той самой ширмой.

– Пойдем уже отсюда, а? – Кастул подошел к своему другу и, взяв за руку, потянул из-за стола. Украдкой он взглянул в окно и увидел, как снаружи уже давно наступила ночь. Легкий снежок припорошил улицу и ближайшие дома. В свете звезд мрачные кособокие строения варваров выглядели, словно покрытые серебряным напылением.

– Пойдем, нам пора. По дороге поговорим. Расскажи мне про лупанарий, пожалуйста.

Вопреки ожидаемой вспышке гнева, друг посмотрел на него с какой-то грустью во взгляде. Кастул заметил, что глаза у Аудакса сильно покраснели и опухли. «Наверное, слишком дрянное вино, – решил он про себя. – Эдакой пакостью отравиться проще простого».

Поддавшись на уговоры, Квинт встал и, ухватив Кастула за руку, шатаясь, побрел к выходу.

Идти им приходилось очень медленно, иначе Аудакс рисковал упасть. На сей раз Кастул, аккуратно закинув руку друга на плечо, вел его в лагерь.

Конечно, не поле битвы, но тоже сойдет.

Он решил не задавать лишних вопросов, дожидаясь, когда Аудакс сам начнет говорить. Очевидно, что воспоминания о его прошлом болезненны, и они всегда остаются с ним. Аудакс носит их с собой, как Сизиф свой камень, и почему-то не может выбросить. Наверное, Кастул все еще действительно плохо знает своего друга.

– Ты действительно хочешь знать о том, что было? – неожиданно спросил Аудакс. Он поднял голову, чтобы сфокусировать пьяный взгляд на лице друга, но у него ничего не получилось.

– Да, – кивнул Кастул.

– Смотри, как бы это не убило тебя, – ухмыльнулся Квинт. – Я не люблю лупанарии потому, что я родился в лупанарии.

Ответ Аудакса шокировал Кастула. Он остановился как вкопанный и с удивлением глядел на своего спутника. Аудакс?! Сын люпы?! Не может быть такого! Кто угодно, но только не Аудакс.

В Риме участь таких детей была незавидной. Чаще всего их сразу убивали, но в редких исключениях, если все же младенец оставался жить, его ждало клеймо позора на всю жизнь.