Но в её голосе не было злобы. Была лишь усталость и капля тепла, которую она старательно скрывала. Светозар видел, как она мешает навар, её спина сгорблена, а руки двигаются с привычной ловкостью, будто она делала это тысячу раз.

Он внимательно посмотрел на ягиню.

Ядвига была старой, но ещё крепкой. Её фигура, суховатая и сгорбленная, наводила ужас. Лицо, изрезанное глубокими морщинами, венчали седые и спутанные, словно гнездо лесной птицы, волосы, местами перехваченные лентами из кожи. На голове она носила платок, но он был настолько потрёпан, что больше походил на лоскут для мытья полов. А посреди этого великолепия, прямо промеж кустистых бровей, торчал длинный крючковатый нос с бородавкой. На плечах у старухи была накидка из шкуры, а на ногах — поршни, стоптанные до дыр, но явно крепкие, коль до сих пор не развалились.

Жилистые и сильные руки были покрыты пятнами и шрамами, словно от ожогов и порезов, которые она получала за долгие годы колдовства. На пальцах с массивными суставами — кольца из кости и дерева, а вокруг запястий — браслеты из высушенных змеиных шкур и дерева.

Но, несмотря на её устрашающий облик, в её глазах иногда мелькало что-то тёплое, почти материнское, особенно когда она ворчала над Светозаром. Это была забота, которую она тщательно скрывала под слоями ворчливости и колдовской суровости.

Накормив мужчину, старуха уложила его в постель и присела у окна, взяв в руки веретено. Светозар, устроившись поудобнее на жесткой лежанке, попросил её рассказать про внука. Слушать рассказы про ступу было весело, но теперь он хотел узнать больше о том, кто стал причиной её смеха и ворчания.

— Красимилка, он хороший, пусть и дурной, — начала бабка, её пальцы ловко крутили веретено, а глаза, несмотря на возраст, блестели, будто вспоминая что-то давнее и дорогое. — Рос без ласки отцовской да науки. Некогда его тятьке было за сыновьями, которых у него много, следить. А мать, мать баба спокойная, хорошая была, дочка моя. Спуталась вот токма не с тем, с кем надобно, — горький вздох заставил её вздрогнуть всем телом. — А вторыми родами и померла. Видать, Мара мне не простила, что я дочку Макоши отдала, а не ей. Красу тогда годочка четыре было. Так со мной и рос мальчонка.

Светозар слушал, глядя на её руки, которые, несмотря на возраст, двигались споро да ловко. В её голосе слышалась боль, но и гордость, будто она говорила о чём-то драгоценном, что потеряла, но всё ещё держала в памяти.

А потом вырос, ушёл. Дом себе в лесу построил. Людей не взлюбил. Те его выкормышем ведьмы кликали да кикимориным сыном. Чернявый он, оттого и казался чужим. В тятьку пошёл.

Старуха отпила кваса из старой деревянной чаши, откашлялась и продолжила:

А там стал колдовское ремесло постигать. Что от меня умел, что отец с кровью передал. Колдуном могучим стал. Тут-то Мара его и приметила. В полон взяла. Мужем, чтобы значится, ейным стал. Недавно только отпустила.

Светозар покачал головой: «Сколько ж судеб жница попортила!». Но вслух ничего не сказал, дальше приготовился слушать. Несмотря на скрипучий голос и неприглядный вид, Ядвига напоминала ему кормилицу, которая когда-то, давным-давно, рассказывала ему сказки перед сном. Только теперь эти сказки были о реальных людях, о судьбах, переплетённых с магией и горечью.

— А ступу ту, — продолжала старуха, — она мне и сделала. Из лешего, что почти помирал. А она, зараза этакая, с норовом. То в сторону шмыгнет, то вверх рванёт. Но я её приручила. Как и его, дурака, приручила.

Светозар улыбнулся, глядя на неё. Её лицо, изрезанное морщинами, сейчас казалось таким живым, таким человечным, несмотря на всю её колдовскую суровость.