Ворон упрямо молчал, только мысли снова стали горчащими, едкими…

«Я вот тоже так думал… Всерьёз, навсегда…»

– Ты её хоть видел потом? – покосился на него Орлех. – Как она поживает, не знаешь?

Эл усмехнулся безрадостно.

– Хорошо поживает. Замуж вышла. За милорда одного. Любовь у них…

Орлех почти поднявшись на крыльцо с тюком митувинского жокрета, встал, ошарашенно глядя на друга.

– А… – задумчиво протянул он. – Ну, тогда ясно всё…

– Что тебе ясно? – Эл сам от себя не ожидал, что ярость вдруг обожжёт душу так хлёстко и больно. – Ты сегодня точно схлопочешь по морде… Давай о делах уже!

Орлех вздохнул и наконец оставил щекотливые темы.

***

Тревога неожиданно вцепилась в горло мёртвой хваткой, так что перехватило дыхание. Даже раньше, чем Эл увидел и понял.

Он уже почти зашёл в лавку, утаскивая внутрь увесистый сверток и острый длинный нож, которым было удобно отрезать даже самые капризные ткани, и вдруг зацепил что-то даже не взглядом, а скорее своим извечным чутьём. Развернулся круто и выронил свою ношу.

Над гладкой, как зеркало, серебряной поверхностью Киримы вдруг взметнулось вместе с фонтаном брызг и оглушительным плеском нечто огромное и чудовищное.

У самого пирса. Там, где играла детвора. Где была сейчас Граю!

Эл ещё рассмотреть не успел, что это за чудище диковинное, а сердце уже оборвалось.

Всё, что видел – множество тонких лап, клешней, усов, тянувшихся к оцепеневшей от ужаса детворе. Потом мелкота заверещала пронзительно и бросилась с пирса врассыпную, как горох.

А Эл, выругавшись, сжал тот самый нож для тканей и метнулся к берегу. Отчаянно матерясь, его в одно мгновение нагнал Орлех.

Неведомая тварь больше всего напоминала огромного уродливого рака. Покрытое крепкими пластинами длинное тело неуклюже навалилось на край пирса, протянуло свои жуткие «хваталки», пытаясь зацепить кого-то из детворы.

Ворон не бежал, а летел туда. Позабыв о том, что после его воскрешения кости срослись, но вот былой прыти, ясно-понятно, уже не осталось. Сейчас он забыл о собственных увечьях и боли, мысль только одна осталась: «Граю!».

Он видел, что дочка не растерялась, одной из первых рванула подальше от опасности. Да с таким визгом, что следом за ней помчались и все остальные, словно чары с них спали.

А потом…

Этот дружок её, увалень Юран, растянулся на мокрых досках. И, видно, ногу ушиб, потому что дальше он уже не бежал, а еле-еле пятился. А над ним нависла эта жуткая тварюга…

Граю обернулась уже с берега, увидела, что пацан отстал, и… ясно-понятно, побежала обратно!

Едрить твою ж, Ворон! Сам научил, дурак, что друзей в беде бросать нельзя! Вот теперь расхлёбывай!

Всего несколько шагов до пирса, но чудится – время остановилось…

Не успеть! Мать Мира, убереги, только убереги! Кажется, он орал что-то, но никто его не слышал.

Граю вцепилась в своего белобрысого дружочка, потащила того к берегу, но чудище не дремало, ухватило его одной из своих паучьих лапок и потянуло в раззявленную пасть.

Вот тут и ножичек из башмака пригодился. Маленький, как жало пчелы, но кусает больно. Уже вскочив на брёвна пирса, Эл видел, как дочка воткнула своё оружие в хваткую лапу. Тварь заверещала и выпустила добычу, но лишь на мгновение. Сейчас бросится снова – просто пришлёпнет их своей громадной клешней.

Ворон метнулся вперёд, но проклятое колено подвело, и он сам едва устоял на скользких досках, не хуже пухляка Юрана.

Зато Орлех оказался проворнее и быстрее, одним прыжком очутился между детьми и озерной тварью. Закрыл собой, бесстрашно выхватывая клинок. Вот всё-таки полезно быть торговцем с воровскими привычками – всегда начеку, всегда к бою готов!