В конце концов, подъехал к дому Вириян, спешился и тут приметил стайку детворы, занятую в сторонке какими-то детскими забавами.

Двое растрёпанных пацанят и четыре девчушки… Самые обычные. Издали, так и вовсе, все на одно лицо. И лишь она была другой, выделялась среди них необъяснимо.

Ворон сразу её узнал. Хотя сейчас она мало походила но того пугливого маленького птенца, что он подобрал в Берфеле.

Нарядное голубое платьице, новые туфельки, аккуратные тёмные косы. Красавица!

Но даже не это отличало Граю от её подружек. Держалась теперь иначе: спокойно, уверенно, статно. Вот что значит, ребёнок в любви растёт и заботе.

Граю что-то там друзьям разъясняла, указывала… И слушали все, даже пацанята, в рот заглядывали. Явно в этой ребячьей стайке она заводила. Ну, вся в него, да и только!

Эл хотел окликнуть, но язык вдруг подчиняться перестал, горло сдавило. Стоял, смотрел, как истукан, и даже позвать был не в силах. Улыбался. Глупо, гордо и счастливо.

 «Моя – самая красивая!»

Мысль эта по сердцу царапнула, напугала даже.

«Моя?»

Эл задумчиво поглядел на девочку и сам себе ответил:

«А разве нет?»

Она стала «своей» с того самого хмурого утра в Берфеле, когда в его похмельную голову пришла мысль забрать Воробышка с собой. Наир тогда говорил, что он спятил. А Эл уже понимал, что иначе поступить не сможет. Потому что Вифрийский Ворон никогда не бросал «своих», а она была именно «своей».

Она засела в его сердце слишком глубоко. И самое забавное, что извлекать эту занозу оттуда не было ни малейшего желания.

Родная, по-настоящему любимая, самая лучшая на всём свете! Без улыбки смотреть невозможно, хоть в глазах и плывёт немного. Воробышек его маленький! Великая Мать, неужели есть в мире большее счастье, чем смотреть на эту пичугу?

Наверное, есть… Например, смотреть на собственных детей, рождённых твоей любимой женщиной. Но это счастье ему так и не удалось изведать. А ведь если бы тогда, с Аллондой, всё вышло иначе, очень может быть, что у него сейчас была бы вот такая же красавица, только белокурая… Или вот такой клоп со сбитыми коленками, как белобрысый пухляш рядом с Воробышком.

И не было бы Насти…

Но ведь её и так нет. Уже нет. Её ты тоже потерял, Ворон!

Ох, твою ж! Всё, выкинь её из головы, выкинь! Доберешься до столицы, будешь думать о ней.

А пока… Улыбайся! Вот твоё солнце и истинный смысл жизни.

Граю тебя вытащила из Бездны, на свет её души ты словно мотылёк полетел. Она ждала тебя. Только поэтому ты здесь. Живой. По-настоящему живой. И сердце бьётся неистово и гулко.

Граю бросила взгляд мельком – видно, любопытно стало, кто это у их дома остановился. Отвернулась, продолжая свои игры. И вдруг крутанулась резко, глазёнки распахнула, взвизгнула и сорвалась с места, словно стрела с тетивы.

Эл упал на колени, ноги подкосились, руки протянул навстречу, поймал её маленькую, невесомую, хрупкую. Ну, пичуга, как есть, пичуга! Обнять страшно, такая нежная.

А она ручонками шею обвила, уткнулась в плечо и заревела.

– Здравствуй, цыплёнок! – шепнул чуть слышно, прижимая к звенящему набатом сердцу.

Поцеловал в нагретую солнцем макушку.

Она немного отстранилась, стирая слёзки, заглянула ему в лицо.

– Ты вернулся! А я знала, что ты вернёшься. Я тебя сильно-сильно ждала!

Он улыбался в ответ, хоть горло саднило, и в глазах – непривычная пелена солёной влаги.

«Одна ты меня и ждала, сердце моё!»

– Я же тебе обещал, – со всей серьёзностью напомнил Ворон.

Она снова прильнула к плечу, а сама рассказывала, всхлипывая поминутно:

– Я помню. Мама Вириян научила меня молиться. И я каждое утро просила Великую Мать, чтобы она тебе помогала. Честно-честно, я каждый день тебя вспоминала и просила беречь! Великая Мать – она очень добрая, как ты, и как Вириян. Она обязательно услышит, если её попросить!