Пока я не знаю, что с ней.

Пока они по-прежнему могут причинить ей боль.

Жить и терпеть, думаю я.

А где-то там она…

И я шепчу, шепчу ей, где бы она ни была сейчас: «Только терпи и живи, прошу тебя».

Только живи.

– Успокойся, дитя.

Голос…

Голос из света.

Я открываю глаза и часто-часто моргаю. Все вокруг такое ослепительно-белоснежное, что цвет почти переходит в звук. Из него доносится тихий голос, в голове у меня вязкая каша, бок болит, и вокруг слишком светло, слишком…

Погодите…

Стоп-стоп…

Он нес меня по холму…

Ведь это было только сейчас, мы спустились в Хейвен сразу после того как…

– Тодд? – хриплю я. В горло словно набили мокрой ваты, но я гоню это слово наружу, в ослепительно-яркий свет: – ТОДД?!

– Я сказала: успокойся. Сейчас же.

Мне незнаком этот голос, женский голос…

Женский.

– Кто вы? – спрашиваю я, пытаясь встать, щупая руками вокруг себя, чувствуя свежесть и прохладу…

…постели?

Во мне поднимается паника.

– Где он?! – кричу я. – ТОДД!

– Я не знаю никакого Тодда, дитя мое, – говорит голос. Из яркого света постепенно начинают проступать контуры и силуэты. – Зато я знаю, что ты сейчас не в том состоянии, чтобы о чем-либо расспрашивать.

– В тебя стреляли, – поясняет второй голос, моложе первого, справа от меня.

– Закрой рот, Мадлен Пул, – говорит первая женщина.

– Слушаюсь, госпожа Койл…

Я продолжаю моргать, и наконец картинка перед глазами начинает проясняться: я лежу на узкой белой койке в узкой белой комнате. На мне тонкая белая рубаха с завязками на спине. Прямо передо мной стоит высокая пухлая женщина в белом халате с вышивкой; протянутая синяя рука. У женщины тонкие губы и серьезное выражение лица. Госпожа Койл. За ней, в дверях, стоит девушка чуть постарше меня, в руках у которой тазик с горячей водой.

– Меня зовут Мэдди, – говорит она, тайком посылая мне улыбку.

– Вон! – даже не оборачиваясь, приказывает ей госпожа Койл.

Мэдди переглядывается со мной и напоследок снова улыбается.

– Где я? – спрашиваю я строгую госпожу, все еще задыхаясь.

– Ты имеешь в виду здание? Или город? – Она не сводит с меня глаз. – А может, планету?

– Пожалуйста, – выдавливаю я, и мои глаза вдруг наполняются слезами, я страшно злюсь на себя, но продолжаю говорить: – Со мной был мальчик…

Госпожа Койл вздыхает и на секунду отводит глаза, а потом поджимает губы и садится в кресло рядом с моей койкой. Лицо у нее строгое, а волосы убраны в такие тугие косы, что по ним впору лазать. Тело крепкое, большое – с ней шутки явно плохи.

– Прости, – почти с нежностью говорит госпожа Койл. Но только почти. – Я ничего не знаю о мальчике. – Она хмурится. – Боюсь, я вообще мало что знаю – тебя просто принесли в наш лечебный дом вчера утром. Ты была при смерти, и я не знала, сможем ли мы тебя выходить, хотя нам недвусмысленно намекнули, что от твоего выживания напрямую зависит наше.

Госпожа Койл умолкает и смотрит на мою реакцию.

А я понятия не имею, как реагировать.

Где он? Что с ним сделали?

Я отворачиваюсь и пытаюсь думать, но меня так крепко перетянули бинтами, что и сесть-то не получается.

Госпожа Койл проводит пальцами по лбу.

– Теперь ты очнулась, – улыбается она, – но вряд ли станешь благодарить нас за мир, в который мы тебя вернули.

Она рассказывает мне, как на волне слухов об армии – огромной и сокрушительной армии, которой ничего не стоит смести их город с лица земли, да что там город, спалить целый мир, – в Хейвен прискакал мэр Прентисстауна. Мэр Леджер решил сдаться и обругал всех, кто призывал дать врагу бой. Жители Хейвена почти единодушно согласились вручить город Прентиссу на блюдечке с голубой каемочкой.