– Может, они и были членами семьи, – говорю я.

– Ну, а теперь перестали, – смеется Дейви, вставая и помахивая пистолетом. – Давай за работу.

Я высыпал в корыта уже почти весь корм со склада, но этого явно мало. К тому же несколько колонок с водой не работают, и до захода солнца мне удалось починить лишь одну.

– Нам пора, – говорит Дейви.

– Я не закончил, – бурчу я в ответ.

– Прекрасно, – бросает он через плечо. – Тогда оставайся тут один.

Я оглядываюсь на спэков. Рабочий день на исходе, и они сгрудились у дальней стены, как можно дальше от ворот и солдат.

И от нас с Дейви.

Я лихорадочно перевожу взгляд с него на спэков и обратно. Им не хватает еды. И воды тоже. Им некуда ходить в туалет и совершенно негде спрятаться от непогоды.

Я развожу руками и показываю им пустые ладони, но разве делу этим поможешь? Они молча смотрят на меня, а я роняю руки и плетусь следом за Дейви.

– Так вот как ведут себя храбрецы, а? – говорит он, отвязывая своего коня, которого называет Ураганом, хотя откликается бедняга только на Желудя.

Я не обращаю на Дейви внимания, потому что думаю только о спэках. Нет, о спэклах. О том, как хорошо я буду с ними обращаться. Честное слово! Я буду давать им вдоволь еды и воды, сделаю для них все что в моих силах.

Правда.

Я даю себе такое обещание.

Потому что этого бы хотела она.

– О, я знаю, чего она хочет на самом деле, – ухмыляется Дейви.

И мы опять деремся.

К моему возвращению в башню там уже положили новую постель – матрас с простыней для меня и такой же для мэра Леджера. Он сидит на своем и жует кусок мяса.

Вонь, кстати, исчезла.

– Ага, – говорит мэр Леджер. – И угадай, кому пришлось все тут мыть?

Оказывается, его назначили уборщиком.

– Достойный труд, – говорит он мне, пожимая плечами. Но что-то в его Шуме подсказывает мне, что этот труд не кажется ему таким уж достойным. – А что, весьма символично. Упал с самого верха на самое дно. Было бы смешно, если б не было так грустно.

У моей постели тоже стоит миска с едой, я беру ее, подхожу к окошку и смотрю на город.

Который начинает потихоньку жужжать.

Лекарство выводится из крови мужчин, и это слышно. Гул несется из домов и построек, из переулков и садов.

В Нью-Прентисстаун возвращается Шум.

А теперь подумайте: я с трудом ходил даже по Прентис-стауну, хотя там было всего сто сорок шесть жителей. В Нью-Прентисстауне их в десять раз больше.

Не представляю, как я это вынесу.

– Со временем привыкнешь, – говорит мэр Леджер, доев свое мясо. – Помни, я прожил здесь двадцать лет, пока не изобрели лекарство.

Я закрываю глаза и вижу перед собой только стадо спэ-ков, буравящих меня взглядом.

Осуждающих меня.

Мэр Леджер хлопает меня по плечу и показывает на мою тарелку с мясом:

– Ты же больше не хочешь?

А ночью мне снится…

Она…

Солнце так ярко светит за ее спиной, что лица не видно. Мы стоим на склоне холма, и она что-то говорит, но через рев водопада ни слова не разобрать. Я все спрашиваю: «Что? Что?», а когда пытаюсь до нее дотронуться, ничего не выходит, и рука вся покрывается кровью…

– Виола! – кричу я и резко сажусь в кровати, тяжело дыша в темноту.

Кошусь на мэра Леджера. Он лежит на своем матрасе лицом к стенке, но Шум у него не спящий – такой же сероватый, как днем.

– Вы не спите, – говорю я.

– Ну и громкие сны тебе снятся, – бурчит мэр Леджер в стенку. – Она так тебе дорога?

– Вам-то какое дело? – огрызаюсь я.

– Надо просто перетерпеть, Тодд, – вздыхает мэр Леджер. – Больше ничего не остается. Только жить и терпеть.

Я отворачиваюсь к стене.

Я ничего не могу сделать. Пока она у них, не могу.