Погребок в очередном белом доме на очередной улице, в который мы спустились, был совсем маленьким. Всего три столика, стойка, за которой белела громада кабатчика, и запах жареной рыбы – настолько плотный, что его, кажется, можно было резать ножом. Мне невольно вспомнилась похожая разливайка в соседнем с моим доме, только пахло оттуда не рыбой, а проблемами. Воняло на весь район. Мы сели за один из столиков, и кабатчик о чем-то спросил, но я, разумеется, не поняла ни слова. Генрих ответил ему на том же языке, кабатчик кивнул, и Генрих со вздохом вынул из кармана монетку и принялся катать ее по столу – туда-сюда, туда-сюда.

- Что он спрашивал? – поинтересовалась я.

- Чего угодно господам, - ответил Генрих и сказал едва слышно: - Я заказал две порции мидий с лапшой, обязательно с базиликом. Это блюдо и то, как я катаю монету – знак для марвинцев. Запоминайте, вдруг понадобится.

Я понимающе кивнула, стараясь спрятать подальше нарастающую тревогу.

Лапша с мидиями, кстати, оказалась настолько вкусной, что я сама не заметила, как откинула вуаль и опустошила тарелку. Между делом Генрих сообщил, что нигде в мире так вкусно не готовят дары моря, как в крошечных кабачках. Кабатчик оценивающе смотрел в мою сторону, а потом о чем-то сказал Генриху, указывая на меня, и расхохотался.

- Что ему нужно? – сердито спросила я. Почему-то мне показалось, что через гортанные звуки чужой речи начинают проступать знакомые слова. Генрих улыбнулся, и мне сделалось спокойнее.

- Говорит, что вам надо кушать по десять таких порций, вы очень худая, - он снова прокатил монетку по столу и произнес: - Знаете, какие тут красавицы в моде? Дева, ликом подобна луне, взошедшей над морем, ее бедра – подушки шелковые, пухом набиты. Если бы вы были такой, мне бы уже пришлось драться, отбивать вас у навязчивых поклонниках.

- Ну, до такой девы мне далеко, - невольно обрадовалась я.

Кабатчик принес десерт. Когда я запустила вилку в слоистую пахлаву с орехами и медом, в погребок вошел джентльмен совершенно северной наружности. Бледный и светловолосый, он выглядел угрюмым и больным. На лацкане его пиджака красовалась золотая брошь в виде нефтяной качалки, и я подумала, что это один из инженеров, добывающих олеум. Количество золотых перстней на руках было таким же, как у местных – пальцы едва не ломались.

Незнакомец сел за наш столик, не дожидаясь приглашения, всмотрелся в лицо Генриха и сделался еще бледнее. Потом он спросил:

- Так вы все-таки выжили, ваше высочество?

- Я был в то время совсем в другом месте, - ответил Генрих. Незнакомец понимающе кивнул.

- Рад видеть вас живым. Чем наше агентство может вам помочь?

- Вернуть мне мою корону, - произнес Генрих. – Я хочу то, что принадлежит мне по праву. Справитесь?

Лицо незнакомца словно треснуло, выпуская улыбку.

- Справимся, конечно, - заверил он. – Сложные случаи как раз по нашей части, и мы их очень любим. Меня зовут Анри Амиль. Я вам помогу.

***

Из погребка мы отправились на переговоры в такую затертую и неприметную контору, что было страшно смотреть. Возле входа прямо на земле сидел оборванец угольной черноты, постукивал плошкой для подаяния, рядом с ним собака грызла мосол. Он мазнул по нам таким взглядом, что я сразу поняла, что это не просто попрошайка. Амиль замешкался, вынимая из кармана мелочь, и Генрих поинтересовался:

- А то помпезное здание на улице шейха Хамадди? Отец, помнится, говорил, что это ваш главный центр.

Амиль улыбнулся. Монетки зазвенели в плошке, и оборванец затянул какую-то унылую песню. Я подумала, что и монетки подаяния, и песня были особым знаком. Возможно, он говорил о том, что Амиль идет не один, и что мы не враги.