Сзади, прячась у меня за спиной, молча давилась от смеха Русакова.

Позор мой закончился совсем уж неожиданно. Прекратив водить у меня перед носом пальцем, Станислав Романович вдруг распрямился, оглядел хихикающий и местами в открытую ржущий класс и рявкнул таким грозным басом, словно он был прапорщиком на армейском построении, а не ректором престижного вуза.

– А ну молчать!! Заткнуться всем и смотреть себе под ноги! Ишь, нашли развлечение!

Студенты испуганно заткнулись и только продолжала молча, исподтишка переглядываться. Ректор же продолжал тяжелым взглядом прохаживаться по рядам.

– Кому тут смешно из-за того, что сокурсница расшиблась и ходит с костылем? Кому в рекомендации на практику написать «неспособность к эмпатии»?

Тон он понизил, но угроза была куда страшнее простого крика – такая рекомендация фактически означала волчий билет для начинающего клинического психолога, а уже тем более – для психотерапевта. В аудитории наступила полнейшая, строжайшая тишина.

– То-то, – удовлетворенно произнес спустя почти целую минуту ректор. – Так и продолжайте, пока не закончится лекция. Идем, Гончарова, я отнесу тебя обратно в медпункт. Вставай.

И не успел у меня оформиться в голове протест (Какое «отнесу» на глазах у ТРЕХ групп?! Не хочу снова в медпункт!) – плавным и почти привычным движением, ректор подтянул меня к себе, ничтоже сумнящеся подхватил под спину и колени, легко вскинул на руки и понес к выходу из аудитории, не забыв прихватить и костыль, всучив мне его в руки.

Отказываясь представлять себе, что здесь начнется в ту же минуту, как дверь за нами закроется, я снова закрыла глаза – обреченно и смиренно покоряясь судьбе.

8. Глава 7

– Постой тут пока, – меня аккуратно, словно фарфоровую статуэтку, опустили на землю. – Сможешь?

Шумно глотнув, я кивнула. Всю дорогу я не смела открыть глаз – боялась столкнуться с его взглядом – темным, горящим тем самым, глубинным, колдовским огнем. Боялась, что не выдержу такой близости, снова попытаюсь обнять его или еще что похуже…

И только теперь, перестав наконец жмуриться, я с изумлением обнаружила, что принес он меня вовсе не в медпункт. А… куда?

– Держи, – прежде, чем я смогла оглядеться, под мышку мне аккуратно засунули костыль.

Звякнула связка ключей с прицепленным к ней автомобильным фобом, и стоящий рядом мужчина толкнул плечом дверь в какое-то помещение. Мерцающая табличка со знакомой фамилией, внутри – солидный кабинет, обставленный офисной мебелью – современной, дорогой и совершенно безликой.

Это же ректорская! – дошло до меня наконец. Этот ненормальный принес меня… в свой ректорский кабинет вместо медпункта!

Тащит к себе в берлогу – шепнул в голове вкрадчивый голосок, пошевелив волоски на затылке. Тянет к себе, словно зверь добычу… Словно тот, кем он был во сне…

Ситуация была настолько сюрреалистичной, настолько не лезла ни в какие ворота, что я не могла понять, как мне на нее реагировать. Удивляться? Возмущаться? Радоваться? Плыть по течению?

К неразберихе добавлялось полное непонимание мотивов поведения нашего нового ректора. Он-то сам отдает себе отчет в том, что проявляет к моей персоне совершенно неподобающее и даже неприличное внимание?

Нет, если он сам же это все и придумал, если это его же нелегальный эксперимент, тогда, ясное дело, понимает. Но ведь в лоб не спросишь! Да и глупо лезть в бутылку – уже лучше в таком случае подыграть и получше разузнать о его планах.

А если не понимает?! Если все это он делает неосознанно, и это вовсе не эксперимент? Если он чувствует ко мне такую же тягу, как и я к нему? Если также видел меня во сне, но… забыл об этом?!