Эконома местечкового этакая прыть моя вовсе не радовала. Он кривился. Хмурился. Кричать на меня принимался, что, дескать, возюкаюся и его от дел важных отрываю, что окромя нас на ем еще семеро групп, серед которых некромантусы, а им, помимо одеял и крупов еще надобно всякого прочего выдать.

Ножов там жертвенных.

Свечей сальных, катаных. Волосьев девичьих. Кровей…

Думал, напугаеть. Не на ту напал. И некромантусы, которые за спиною моею стояли печальные да тихие, меня нисколечки не пугали. Ждут? Так и подождут. Вона, им ожидание не в тягость, стоят и дремлют, что кони, на ногах… чему их там такому учат, что с этое учебы они на ходу спят-то?

…два дня я, Ефросинья Аникеевна, с этим экономом мучилася, пока он, закричавши голосом дурным, что, стало быть, я есть ему от самое Божини наказание за грехи прошлые, в волосья себе не вцепился. А тех волосьев у него не так, чтобы много осталося. И не от Божини я, но от наставника нашего с поручением. Так я ему и ответствовала. А что заставила заячьи хвосты в том меху пересчитать, так он же ж у меня их взад не мешком принимать станет, но поштучно. И ежель пары-другой недосчитается, то не простит. Нет уж, все по списку мы с ним вместе проверили и перепроверили.

И ложки у него нормальные сыскались.

И одеяла.

И котелки с прочею утварью. От устатку он мне еще соли с полпуда отсыпал, и хорошей такой, крупного помолу, зерняное. Она на рынку по три серебряных за пуд идет.

Перышко я отложила.

Вот же диво. Вроде и привыкла ужо писать, что лекции, что рефераты, а все одно пальцы негнуткие, упрямые. Попишешь и надобно шевелить, чтоб кровь по ним пошла. А письмо… не о том бы мне писать, не об экономе и соли… если по правде, то в тереме моем хватило б и котелков, и одеял, и крупов всяких. А чего не хватило – рынок близехонько, там и сыскалось бы. Чай, не сбеднели б мы, сами себе припасы справивши, но…

…написать бы, что скучаю зело.

…по дому нашему. По яблыньками, которые перецвели. По Пеструхе и двору… косили ль траву? Косили, верно, да… все одно не кажную неделю, а стало быть, поднялася она, забуяла, особливо крапива у дальней межи. Этую крапиву бабка специательно не выводила, чтоб было с чего щец наварить. С крапивы-то они хорошими выходили и пользительными. Малина, мыслю, тоже разрослася, недраная. А забор чинить надобно было еще прошлым годом. Огород… кто его садил?

…хата за зиму отсырела, обиделася, что бросили без пригляду. Она и так без крепкое мужской руки едва-едва держалась. Арей бы забор поставил. И наличники подтянул бы провисшие. С полом бы сладил скрипучим. А еще крышу б переслать…

Вернуся ли я когда?

Увижу ль бабку, которая, мнится мне, краску с лица поистерши, постареет… я без нее скучаю. А она как? Вспоминает ли меня? Чтоб не словом гневливым, как сославшую ее, боярыню, в Барсуки какие-то, но как свою Зославушку, которую на коленях баюкала да с болячек детских выхаживала?

Ох, боюся…

…а еще, любезная моя Ефросинья Аникеевна, надеюся я, что свидимся мы вскорости. Практика нашая, хоть и положена, а длится все одно три седмицы, после ж нас всех по домам отпустят, чему я премного радая. Надеюся, что тогда-то и перемолвимся мы словом, поплачемся обо всем, по-своему, по-бабьи, да и обнимемся, друг друга простим за все…

Всхлипнула я.

И платочкам глаза отерла.

А после сыпанула на пергаменту песочку мелкого, чтоб скорей, значит, просохли чернила, да бумагу этую стряхнула. Запечатаю сургучом, колечком приложу, оттиск оставляючи, и хоть не родовое у меня колечко, не намагиченное, которое печать неразламываемою сделает, а все красивше.