- Здраве будь, племянничек… - дядя Михаил сидел у постели, в креслице низком. – Выжил-таки…

- Выжил. А…

- И матушка твоя жива. В обители она…

И замолчал.

Стар он стал. Иссох весь… а ведь маг. Маги старятся медленней обычных смертных.

- Она…

…в обители. И в какой – не скажут. Илья не ребенок, понимает, что, коль ушла от мира, то и от него, Ильи, ушла…

- Таково было ее собственное желание, Ильюша. И не мне ее останавливать. Душа ее крепко измучена. Кровит вся. И покой ей надобен едва не больше, чем тебе…

- А…

- И сестриц бы твоих в монастырь отправить.

- Или сразу в могилу?

- Слышал, значит? – дядюшка не стал притворяться, будто бы не понимает, о чем речь. – Хорошо. Значит, не придется врать, очень я этого не люблю. Что ж, самое бы верное было их в могилу отправить. Оно, может, и жестоко, да порой и жестокость – милосердие. Твари, которые в них вселились, с душой сливаются, под себя ее меняя. А когда переменят, то рождается еще одна тварь, которая новое тело ищет.

- Я их…

- Изгнал? Может, и так. А может, и нет.

В дядиной руке появились нефритовые четки. Илья хорошо их знал, из белого камня резаные, они были с дядюшкой всегда. Задумавшись, он перебирал бусины, когда осторожно, так, чтоб одна другой не коснулась, а когда и быстро, и тогда бусины сталкивались, издавая сухой неприятный звук.

- Видишь ли, Ильюша… если твари ушли, то сестры твои все одно останутся ущербными. Сколько они душожорок носили? Не один день. Да и не один месяц… после такого никто прежним не останется.

- И что?

Сухо было во рту.

- А то, что не одну, так другую гадость подцепят… вот… а если не ушли, если затаились? Ты готов взять на себя ответственность не за сестер, а за других людей, которых они изведут?

- Готов!

Илья с трудом, но сел.

Огляделся.

Махонькая комнатка, не комнатка даже – иная конура просторней будет. Окон нет. Потолок низенький. На полу шкура запыленная медвежья кинута, у самое кровати. Вот кровать хороша, из дуба резана, перин навалено – утонуть недолго.

- Не горячись. Решение принято, и каким бы ни было…

Он слегка поморщился.

- Она тоже жалостлива сделалась. А может, свой резон имеется? Оставят их. Здесь, в тереме царском оставят. Под ее присмотром. Объявлено пока, что приболели девушки…

- Отец?

Дядька убрал четки.

И вздохнул.

- Умер он… его живым взяли… когда ты заклятье прочел, то силу выпустил немалую. Всплеск таков был, что сторожа по всей столице всполошились. К дому вашему… а в доме… уж прости, Ильюшка, там только вы пятеро из живых остались. Да и то… матушка твоя стонет и плачется. Сестрицы лежат без памяти. Ты сам едва-едва дышишь, а братец мой только и стенает, что ты его работу порушил.

- А люди?

Была же дворня.

Та Малушка.

И кухарка с помогатыми. И отцов старый дядька, поставленный вещи блюсть. Девки, которые сестрицам прислуживали, дом мели да глядели… что с ними?

Дядька Миша головой покачал.

- Не вини себя. Духи – твари коварные… а уж этот-то… будет мне наука… то, что я скажу… в Акадэмии многое есть из того, чему не надобно на белом свете быть. Книги. Вещи вот… к примеру, фиал с духом одного некроманта, который искал вечной жизни. До дня вчерашнего я думал, что фиал этот находится там, где ему и положено: в шкатулке опечатанной семью печатями, еще прежним ректором заговоренной. Но нет, пуста шкатулка, взломаны печати. И так аккуратно, что не скажу даже, когда…

- Давно.

- Это я и без тебя знаю, что давно, - отмахнулся дядька, и четки в его руке раздраженно защелкали. – Пылищи на ней собралось с два пальца… не в этот год взяли и не в прошлый. Ладно, что было, то было… главное, твой отец умудрился эту тварь призвать. Связал с телом… и никуда бы эта погань от нас не делась бы…