Сиденье комбайна скрипело под ними, добавляя свою ноту к мелодии страсти и нежности. Этот дуэт казался живым существом со своей волей и ритмом. Их дыхание было мерным и глубоким, как шум моря – каждая нота звучала точно, создавая неповторимую мелодию любви.

Катя начала двигаться медленно и осторожно, находя ритм. Её руки обвили шею Вани, пальцы зарылись в его волосы. Он обхватил её талию, помогая ей задавать темп. Старое сиденье комбайна скрипело в такт их движениям, дополняя симфонию их дыхания.

Она откинула голову назад, волосы рассыпались по плечам. Движения Кати стали увереннее: её бёдра описывали плавные круги, то ускоряясь, то замедляясь. Ваня целовал ей шею, его руки скользили под блузкой по спине, чувствуя, как напрягаются и расслабляются мышцы.

– Да… вот так… – выдыхала она, пока голос срывался на стон.

Ритм становился интенсивнее. Кабина комбайна, прежде знавшая только запах солярки и пшеничной пыли, наполнилась звуками страсти. Катя двигалась почти дико и раскованно, Ваня поднимал бёдра навстречу. Их тела слились в механизм, работающий в идеальной синхронности.

Кульминация накатила волной. Девушка вскрикнула, содрогаясь, её ногти впились в плечи комбайнера. Он крепче прижал её к себе, чувствуя, как она дрожит.

Они замерли, тяжело дыша, прижавшись лбами друг к другу. Капли пота блестели на их коже, смешиваясь с пылью кабины.

– Урок окончен? – прошептала Катя с озорной улыбкой.

– Это только начало, – ответил Ваня, пытаясь отдышаться. – У комбайна много секретов.

Сергей опустил камеру, вытирая лоб:

– Если все уроки в сельхозтехникумах такие, срочно иду учиться на механизатора.

Все рассмеялись, разряжая обстановку окончательно. Но день был не окончен, впереди ждала главная сцена – на сеновале.

Переход туда был естественным, словно прописан невидимым сценарием судьбы. Старый сарай стоял в полукилометре от поля; его покосившиеся стены помнили времена, когда здесь хранили надежды на светлое будущее вместе с сеном. Теперь он служил декорацией для совсем других надежд.

Процессия двигалась по просёлочной дороге под аккомпанемент старого магнитофона «Весна», который Алексей нёс как знамя. Из динамиков неслась ABBA.

– Мани, Мани, Мани, – подпевала Глаша, игриво покачивая бёдрами.

Сеновал встретил запахом прошлогодней травы и пыли, танцующей в лучах солнца сквозь щели в крыше. Сено лежало мягкими холмами, создавая естественные ложбины и возвышенности – идеальный ландшафт для того, что должно было произойти.

Сергей установил камеру на импровизированный штатив из старых вил и досок, бормоча:

– Освещение, как у старых мастеров. Жаль, мастера такого не снимали.

Атмосфера менялась постепенно, как тональность в музыкальной пьесе. Шутки стихали, взгляды становились длиннее, прикосновения – осознаннее. Магнитофон заиграл томную инструментальную мелодию, идеально подходящую к происходящему.

Михаил первым нарушил невидимую границу. Он подошёл к Ольге, обнажённой полулежавшей на сене, подперев голову рукой. Её поза была расслабленной и приглашающей, как у кошки, притворяющейся спящей.

– Кажется, пора снимать главную сцену, – сказал он, опускаясь рядом.

– Мы её уже снимаем, – ответила Ольга, притягивая его к себе.

Их поцелуй был неспешным, глубоким, полным обещаний. Михаил осторожно уложил её на мягкое сено, пока его руки скользили по её телу с благоговением археолога, открывающего древнее сокровище. Он покрывал поцелуями её шею, спускаясь к ключицам, а каждое прикосновение губ вызывало тихий вздох. Ольга выгибалась навстречу его ласкам, пальцы чертили узоры на его спине.