Рита, словно ей неприятно это слышать, отворачивается от меня. И даже делает вид, что увлечена креплением на ремне безопасности. Странная, а она что ожидала? Что за закрытыми дверьми кабинета ее папаша нас благословлял?

— У него есть на то основания? — спрашиваю с неожиданным напором, как-то по новому воспринимая информацию моего собственного отца о том, что в прошлом Воскресенской — абьюз и психологические травмы.

— Не понимаю о чем ты, — сухо отмахивается она, щелкая ремнем, чтобы поскорее выбраться из тачки.

— Еще как понимаешь, но лезть тебе в душу я, Рит, конечно, не стану, — заявляю спокойно. — Но мне кажется, ты должна понимать, что можешь мне доверять.

Длинные ресницы, скрывающие от меня выражение ее глаз, мгновенной взмывают вверх, а настороженные янтарные озера прямо встречают мой взгляд.

— Если вкратце, доверие — это не та материя, которая возникает после трех встреч, — ее голос звучит подчёркнуто отстраненно. — Без обид, Никита. Я благодарна тебе за то, что вчера ты меня выручил. И твоя готовность поддерживать нашу игру на протяжении двух недель вызывает у меня восхищение. Но лезть ко мне в душу тебе действительно не стоит. Там много такого, что тебе не понравится.

— И опять звучит как вызов, — произношу задумчиво, с интересом наблюдая, как бледная кожа Риты покрывается румянцем.

— Ничуть, — отзывается она. — Я не совсем дура, чтобы провоцировать тебя. Я просто… Я просто хочу, чтобы когда ты уехал, меня оставили в покое.

— Тебе сколько, двадцать? Рановато для того, чтобы идти на покой.

— Мне двадцать один, — поправляет она. — А что касается «рановато» — это субъективная оценка. Рановато жить самостоятельно с восьми лет, но миллионы детей в Индии и Пакистане это делают.

Ставя финальную точку в этом разговоре, Воскресенская открывает пассажирскую дверь и выпрыгивает на улицу, не оставляя мне ничего другого кроме как последовать ее примеру.

Хотя напрямую мы не ссорились, сцена в машине оставляет у меня тягостное ощущение. Будто бы я невзначай коснулся чего-то очень серьезного и тут же получил от Риты щелчок по носу. Такое вежливое уведомление, чтобы не лез куда не следует.

Мне должно быть наплевать. Да господи, вся эта ситуация — просто игра. Но, наверное, сейчас я впервые ощущаю себя так, будто играю с противником на его поле. Вроде бы веду, но счет на табло говорит об обратном. Воскресенская меня переигрывает, но я никак не могу понять, в чем.

— Так и будешь дуться? — спрашиваю я, когда мы проводим в молчании минут десять. Все время просто идем рядом вдоль набережной. Увидели бы нас сейчас мой или ее отец — сразу бы поняли, что мы с ней чужие друг другу люди.

— Я не дуюсь, — отвечает Рита угрюмо, пряча руки в карманах свое толстовки.

— Дуешься, конечно. Но это лишняя трата энергии, птичка. Сама говорила, что мы с тобой партнеры, а партнеры должны договариваться, а не дуться.

— Ладно, — соглашается она. — Давай договоримся.

— Слушаю.

— Я не знаю о чем, — внезапно она издает сдавленный смешок. — Я вообще не понимаю, почему так вспылила. Это на меня вообще не похоже. Извини.

— Ого! — искренне изумляюсь я. — Девушка, которая признает свои косяки.

— Это не косяк, Любимов, — внезапно она весьма ощутимо тычет кулачком мне в плечо. — Это разный взгляд на некоторые вещи. Мне, в сущности, не за что извиняться.

— Как скажешь, — соглашаюсь я с коротким смешком.

Мне ее извинения вообще не упали, я просто удовлетворен, что Рита, наконец, расслабилась и улыбается мне. Ей, к слову, удивительно идет улыбка.