Хриплый мужской смех касается слуха, прокатывается волной мурашек по холке, играет на позвонках, как на клавишах пианино, отдается легким покалыванием в груди. Вместо того чтобы обижаться, я блаженно улыбаюсь.

- Не знаю, за что вы меня ненавидите, но сейчас я обожаю весь мир, и даже вас, - шутливо бросаю, импульсивно чмокнув его в щеку. Колется немного. Щекотно не только губам, но и внизу живота…

- Ешь, - чеканит он строго, отшатываясь от меня, как от прокаженной.

Откупоривает очередную склянку с волшебным зельем Тихона. Покосившись на пол, я хочу посмотреть, какую по счету, но в глазах двоится и плывет.

- Вам разве не хватит? Пойду-ка я на диван…

Он недовольно отмахивается, а я в жалкой попытке встать теряю равновесие, будто меня качает на корабле в девятибалльный шторм. Чуть не заваливаюсь набок, но Яр вовремя придерживает меня за локоть. Дергает на себя – и я послушно ныряю в его объятия.

- Вы такой большой и теплый, как печка, - лепечу заплетающимся языком. – Можно я погреюсь? Только не приставайте! Иначе мой отец вас кастрирует, - выпаливаю дерзко, а сама ласковой кошечкой льну к его груди. Прижимаюсь щекой. Стук сердца слушаю и успокаиваюсь, как от ударов метронома.

Горячо. Уютно. Мягко.

Глаза закрываются от удовольствия.

- Да не трону я тебя, - так же невнятно обещает Яр и обнимает меня за плечи.

Консенсус достигнут. Обе стороны удовлетворены, но…

Почему мы целуемся? И это вкуснее, чем оленина.

Сладко, мягко, до дрожи в коленках и бабочек в животе.

Стоп! Красная линия! Мы же так не договаривались…

Но я отчетливо чувствую его губы на своих… Кажется, отвечаю. Или теперь уже я инициатор?

Домик кружится, а мы оказываемся в эпицентре водоворота. Нас закручивает в вихре поцелуя.

- Таюш-ш-ш, - шипит змей-искуситель, и я таю в его руках.

10. Глава 9

Просыпаюсь от стойкого ощущения, что под ухом жирные бобры грызут дерево. Звуки настолько громкие, четкие и чавкающие, что не могут мне мерещиться. Пока вокруг меня не построили плотину, я приоткрываю один глаз, будто подмигиваю, потом второй.

Насупив брови, пересекаюсь взглядами с… белкой, что сидит на моей подушке. Она замирает с грецким орешком в лапках, прекращает жевать. Я тоже на всякий случай не шевелюсь. Некоторое время смотрим друг на друга и не моргаем, будто играем в гляделки.

- Я-а-а-р! – зовут тихо и протяжно, не разрывая нашего зрительного контакта.

Гайка бросает в меня орех, то ли желая задобрить, то ли накормить, то ли рот мне заткнуть… Я инстинктивно зажмуриваюсь, а она разворачивается ко мне пушистым задом и, хлестнув по лицу хвостом, сбегает.

- И тебе доброе утро, - бурчу без энтузиазма, перекатываюсь на спину и столбенею, уставившись в потолок.

Что произошло этой ночью?

Я пытаюсь восстановить нить событий, но мысли путаются. На медвежьей шкуре невероятно твердо и неудобно. Под пледом холодно. Огонь в камине погас, угольки едва тлеют.

«Принцесса на горошине», - шелестит в сознании.

Однако в таких спартанских условиях я умудрилась проспать до утра. Видимо, анестезия в виде настойки смягчила неприятные ощущения. Только побочные эффекты у нее убийственные. Голова раскалывается, в горле першит, как если бы я в караоке несколько часов подряд орала, нос заложен, тело ломит, словно меня в ледяной проруби по доске для стирки елозили. Я помята и разбита, а еще живот тянет – застудила в озере.

Официально заявляю: это была самая ужасная ночь за все мои девятнадцать лет! Чудо, что я вообще выжила, лишь отделалась легким испугом.

Вроде бы, вчера ничего непоправимого не случилось, кроме… поцелуя с таксистом.