Взглянем с этой точки зрения хотя бы на сердечную деятельность как традиционный символ жизни. Согласимся, что сердечная деятельность обеспечивает жизнь многоклеточного организма путем ритмичного чередования моментов напряжения и расслабления сердечной мышцы. Согласимся, что расслабление и остановка сердца на несколько минут оптимальным образом привела бы наш организм к смерти и к той самой – «путем короткого замыкания» – разрядке напряжения, о которой писал Фрейд. Возможно ли это? Как известно – нет. Но почему? Потому ли, что существует так называемое влечение к жизни, составными частями которого являются либидо и инстинкт самосохранения? Отнюдь. Это невозможно потому, что в наше сердце надежно «вмонтированы» механизмы системы хронификации жизни, ограничивающие влечение к смерти. Они никогда не позволят нам остановить свое сердце даже при всем нашем желании. Электрические импульсы из синоатриального узла (а в случае его поломки – из атриовентрикулярного узла, а в случае его поломки – из предсердно-желудочкового пучка Гиса, а в случае его поломки – из волокон Пуркинье) директивно и императивно заставляют наше сердце работать – не хуже, чем надсмотрщик заставляет работать раба. И как раб съеживается от боли под каждым ударом плетки, так и наше сердце сокращается от каждого удара электрического импульса. Если бы сердце умело кричать – оно кричало бы без остановки. Даже центральная нервная система (которую традиционно принято рассматривать как «верховную власть» в нашем организме) не может избавить нас от этой «экзекуции», но может лишь ограниченно договориться с «надсмотрщиками» – ускорив или замедлив их удары. Любая попытка принципиально вмешаться в их деятельность терпит неудачу. Мы не можем произвольно остановить сердечно-сосудистую или дыхательную деятельность, хотя есть легенды, что Эпикур и адепты йоги были способны на это. Но даже если это так (в чем я не уверен) – это лишь в очередной раз подтверждает нашу убежденность: в основе жизни лежит влечение к смерти. Иначе откуда это навязчивое желание йогов максимально приблизиться в своей практике к той границе, которая отделяет жизнь от смерти? Откуда их многолетняя борьба со своей собственной системой хронификации жизни, которая, несмотря на все их усилия «пресечь поток существования» и «уничтожить тернии существования»65, делает все возможное, чтобы помешать им умереть и заставить их жить? Называть эту систему инстинктом самосохранения – значит заниматься таким же наивным самозаблуждением, как и наделять описанных выше рабов самостоятельным влечением к работе.

Конец ознакомительного фрагмента.