– Ох, ты, Боже мой! Ну, ничего. Я сейчас перекисью обработаю, – засуетилась бабушка, доставая бутылочку из навесного шкафа. И вот царапина быстро покрылась шипящей, белой пеной.

– Щиплет. Не люблю я эту перекись.

– Что делать?! Потерпи немного, – бабушка говорила и потихоньку дула на царапину.

– Ба, почему, когда я соврал Ирке, ну, сказал, что всё ОК. Внутри у меня что-то сжалось. А когда признался, как всё было, то сразу полегчало.

– Это совесть, внучок. Её голос тихий. Только она не говорит словами. Просто чувствуешь внутри, что не по совести поступаешь. И всё. Каждый знает, когда врёт, а когда правду говорит. Просто с возрастом люди учатся заглушать голос совести.

– Это как?

– Соврут. Внутри некомфортно, а мысли начинают успокаивать: «Мол, по-другому нельзя было поступить, сказать. Или – это ведь такая мелочь». В общем, вариантов много. И со временем люди перестают слышать голос совести. И то, что внутри у них всё теснее становится.

– Ужас! – прокомментировала Ирка.

– О совести хорошо поведано в одной китайской легенде.

– Ба, расскажи, пожалуйста!

– Случилась эта история в далёкие-далёкие времена. Родилась на свет совесть. Родилась она в ночной тиши, когда всё живое думает. Думает ручеёк, как завтра с солнышком встретится, цветок о прохладном дожде. Была совесть очень красивая. И пошла она к людям. Жилось ей наполовину хорошо, наполовину плохо. Совесть была, как ночная птица. Почему? Да, потому что днём её никто не слушал, не хотел с ней разговаривать. К кому не подойдёт – все отмахивались: «Мол, дел много. Не до тебя». И стала совесть по ночам к людям приходить, спрашивать: «Почему так поступил? Зачем?» Человек задумывался и переставал спать. Потом люди свои законы придумали и стали жить по ним. Совесть придёт к кому-нибудь, а он ей бумажкой с законом тычет: «Всё по закону». Переворачивается на другой бок и засыпает. А чтобы совесть к ним вообще не ходила, её в темницу посадили. Если кто-нибудь крикнет в сердцах: «Совести у вас нет!» Ему тут же отвечают: «Есть! В темнице сидит». С тех пор жили люди без совести, по своим законам. А тяжело ли было от этого – каждый решал сам, когда наступала ночь и всё живое начинало думать». Так и ты, Ваня, сегодня услышал голос совести. И поступил в ладу с ней.

– Вот бы всегда его слышать! – пожелал Ванька, – Это так здорово, когда легко и радостно.

Компания ещё долго беседовала за столом, любовалась, как за окном художник-вечер окрашивал всё в индиговые тона. Незаметно подкралась ночь. Время, когда всё живое думает.

Белый тостер с хрустом выкинул два кусочка хлеба. Заворчал, выпуская клубы пара чайник. В центре кухонного стола в компании нарезки колбасы, жёлтого в огромных дырах сыра, и пупырчатого, солёного огурца, напоминающего микроскопическую копию индонезийского крокодила, возвышалась горка фантиков от конфет «Белочка». Из-под неё молча выглядывал учебник по биологии пятого класса. Там он был не один, с картой далёкой страны, куда позавчера улетел Димкин дед-археолог, Евгений Иванович.

– Если бы не пандемия… – Димка заедал грусть, навалившуюся после отъезда деда. Она оказалась очень прожорливой, помимо конфет забирала желание что-нибудь делать.

– Ух, хорошо бабуля только вечером вернётся с дачи.

– Димочка, блины на столе. Обед в холодильнике, – хлопотала с утра бабушка Анна Михайловна, – Почитать не забудь. И про английский.

– Какой английский?! Родители три месяца назад уехали. Теперь дед. Эх, один ты, Васька, не грустишь, – мальчик погладил по широкому, серому в тёмную полоску лбу кота, встал со стула, на автомате прихватил чайник, плеснул кипятка в бокал. По кухне тонкими струями стал разноситься сладковатый запах горячего шоколада.