Не раз и не два он пытался завести тяжёлый разговор с Ольгой, но она мастерски пресекала эти попытки, интуитивно чувствуя, на какие болевые точки следует надавить и как простимулировать чувство долга и ответственности. Она брала его ладонь и с нежной улыбкой прикладывала к своему животу, заговорщически шепча: “Чувствуешь, как пинается наш маленький? Кого ты больше хочешь, мальчика или девочку?”

Стиснув зубы, Александр убедил Нину ещё немного подождать. Затем Ольга родила, и его сразу же закрутила воронка отцовских обязанностей – самоустраниться он не мог, потому что ребёнок был ни в чём не виноват. Александр всем сердцем полюбил малышку Дину, и хотя любовь к Нине от этого не стала меньше, времени на возлюбленную у него почти не оставалось.

Теперь при редких встречах с Ниной он замечал, что она выглядит погасшей, словно перегоревшая лампочка. Кажется, она и сама уже не верила в то, что Александр когда-нибудь разведётся, но сил обрубить эту связь у неё не было. Она слишком сильно его любила…

А Римма Витальевна с Ольгой уже праздновали победу, полагая, что соперница повержена и не представляет для их семьи серьёзной угрозы. Как же они ошибались!

Это тянулось целый год. Долгий, мучительный для всех без исключения год. Когда маленькая Дина отпраздновала свой первый день рождения, Александр не выдержал. Ему физически невыносимо было находиться вдали от Нины… Объявив Ольге о том, что уходит, он попытался собрать вещи. Что тут началось! Крики, истерики, корвалол, заламывание рук, шантаж ребёнком… Римма Витальевна, конечно же, моментально кинулась невестке на выручку. Всеми правдами и неправдами она убедила Александра не рубить сплеча, а серьёзный разговор отложить хотя бы на пару дней, чтобы дать Ольге возможность немного успокоиться и трезво мыслить.

Александр подумал, что ещё пара дней всё равно ничего не решит – он уже окончательно определился, поэтому и согласился на предложение матери. А Римма Витальевна тем временем принялась действовать…

Громова задумала вразумить негодяйку-разлучницу сама. Не сказав никому из домашних ни слова, она навела справки в деканате о студентке филфака Менделеевой и отправилась прямиком в общежитие.

Вопреки её ожиданиям, Нина предстала перед ней не безжалостной хищницей, а скорее уж жертвой. Она выглядела совершенно несчастной: с запавшими глазами, с сухим обветренным ртом, тонкая, хрупкая, едва ли не шатающаяся от слабости. Нина слушала незнакомую строгую женщину, не понимая и половины из её словесного потока – ей было физически плохо, бедолагу тошнило уже несколько дней подряд, и она не вникала в то, что ей говорят.

– Вы должны немедленно оставить моего сына в покое! – чеканила Римма Витальевна. – Что, с его отцом не получилось, так переключились на более доступную кандидатуру? Если вы не остановитесь, я вынуждена буду привлечь внимание общественности к вашему недостойному поведению. Однокурсники и ваши товарищи, думаю, будут неприятно удивлены…

На этих словах Нину внезапно скрутил новый приступ тошноты и, даже не извинившись, она рванулась из комнаты в туалет. Пожилая женщина, недоумевая, вышла следом и услышала, как девушку отчаянно выворачивает в унитаз. Наконец, она появилась – бледная, покачивающаяся, с потёкшей тушью, и принялась умываться над общей раковиной.

– Что с вами, милочка? – спросила Громова в брезгливом страхе. – Вы что, беременны?!

Нина только обессиленно кивнула.

Римма Витальевна поняла, что надо действовать немедленно, категорично и без сожалений. Колесо завертелось. Она подключила все свои связи и связи мужа, чтобы в считанные дни девушку безжалостно исключили из комсомола и из университета за аморальное поведение, а затем вышвырнули в Подмосковье, в коммуналку. Впрочем, напоследок Громова совершила милостивый, как ей казалось, поступок – дала этой расчётливой стерве денег на аборт, строго-настрого приказав забыть дорогу в Москву. И – упаси боже – никогда не звонить Громовым домой!