– Зачем оно тебе? – спрашивала Тая, прислонившись к дверному косяку.

Груня сидела у косметического столика и внимательно смотрела на свое отражение, подсвеченное лампочками, что обрамляли зеркало. В контровом свете она казалась старше, чем была. Старше, чем даже стала.

– Хочу смотреть на их лица.

Кисточкой Груня смахивала тени, осыпавшиеся с тяжелых век. Потом брала карандаш и подводила губы. Все медленно. Движениями человека, который не спал толком недели две минимум.

– Думаешь достучаться до совести одним выразительным взглядом?

Груня отложила кисточку, посмотрела на Таю через отражение.

– Никакой совести не существует. Только расчет и страх.

Тая хмыкнула, подошла поближе и смахнула с черной ткани вдовьего платья Груни немного пудры.

– Будем надеяться, что им станет слишком страшно? Или что они просчитаются?

Груня на секунду прижалась щекой к ее руке.

– Кажется, именно страх и толкает их к просчету. Но нам это никак не поможет.

Пока Тая всматривалась в окна, Шурик успел пожать руку Леве, выбравшемуся из машины, и натянуть белую балаклаву. Тая скривилась.

– Зачем ты таскаешь эту гадость?

– Но-но, – захохотал Шурик и пропел: – Это че-е-е-есть моя, знак си-и-илы снега-а-а…

– Ой, да завали, – проходящая мимо Владка поддела край балаклавы и сдернула ее с бритой головы. – Без нее есть возможность забыть, какой ты идиот, а в ней совсем без шансов.

– За такие слова, детка, минимум пятнадцать суток административного ареста, – отчеканил Шурка, хватая ее за руку.

– Вот эти ваши ролевые игры, пожалуйста, до дома донесите, – попросила Тая, повернулась к Леве: – Поднимешься? Или за Груней поедешь сразу?

Тот как раз копался в рабочем телефоне. Покачал головой:

– Пока не вызывала.

– Ну, пойдем, – осторожно предложила Тая. – Пиццу доедим.

Тот не ответил, но и не ушел. Попрощался с Владой, пикнул сигнализацией машины. Вместе они зашли в парадную, кивнули консьержу, показали пропуски охране. После Тая вспомнит, что все здание словно бы заледенело. Не было слышно голосов и шагов. Никто не спускался к курьеру за заказом. Никто не тащил пьяных любовниц в лифт. И даже лифты ехали беззвучно. Только в глубине этажа плакал ребенок. Там жил папин товарищ по департаменту с молодой женой. Она успела родить до того, как начался весь этот ужас с замерзшими беременностями. Но ребеночек получился слабый, его маленькое сердечко дважды запускали еще в родовой. Тая слушала об этом за ужином и просила обойтись без физиологических подробностей, и так еда в горло не лезла. Но каждый раз, когда слышала сдавленный, почти котячий, плач в соседней квартире, представляла безвольно откинутое синеватое личико младенца и его рот, забитый слизью.

– Живой, – будто прочитал ее мысли Лева. – Когда не слышу, как он плачет, думаю, что все.

Тая не нашлась что ответить, только потянулась и сжала Левино предплечье.

– Зеленые, – сказал Лева, разглядывая ее пальцы на своей руке. – Надо отмыть.

– Чтобы без доказательств сопричастности?

– Типа того.

Сначала Тая попыталась смыть зеленку водой с мылом – не вышло. Пена стекала по рукам, чуть окрасившись в изумрудный. Но зеленка с кожи никуда не делась. Тая плеснула на ватный диск немного мицеллярной воды. Мельком оценила, что запасы ее косметики заметно поредели. Плеснула еще чуток. Не помогло. Потом пошла в ванную комнату Груни. Там с запасами все было в порядке. Взяла тяжелый пузырек с маслом, плеснула на кожу. Комната – вся строгая плитка и темное дерево – и без того пахла деньгами, а аромат масла добавил к этому нотки откровенной роскоши. Груня не привыкла экономить на себе. Тае иногда казалось, что это была позиция, а не любовь к комфорту. Мол, я вам так просто своего не отдам. Еще и ваше заберу.