Мы не скажем, что лорд просиял. Люди, утратившие шляпу и соперничающие с дворецким, который мог бы служить манекеном, не сияют. Но легче ему стало. Только что мы бы приняли его за труп, отлежавшийся в воде; сейчас он скорей походил на труп свежий. Если мы сравним его с тем, кто пережил кораблекрушение, Терри показалась ему чем-то вроде паруса.

Даже в безднах уныния он знал, что у тучи есть кой-какая каемка – младшая дочь, сбежавшая в Лондон, на свободу, вернулась домой и могла его поддержать в меру своих сил.

Старшую дочь вынести трудно, среднюю – тоже нелегко, Космо Блейр и Мервин Спинк могут довести до удара. Зато Терри, дай ей бог здоровья, девушка хорошая.

Леди Тереза Кобболд была намного красивее леди Клары. Средняя дочь пошла в отца, который был добрым (хотя бы для палаты лордов), но походил скорее на Эрика Блора [6], чем на Роберта Тейлора [7]. Младшей хватило здравого смысла, чтобы пойти в мать, которая была в свое время красивейшей дебютанткой Лондона. От ныне покойной графини Терри унаследовала стройность, голубые глаза, золотистые волосы и вообще все то, что побуждало увидевших ее мужчин нервно поправить галстук.

– Привет, Шорти, – сказала она. – Поздравляю, мой дорогой.

– Спасибо, душенька.

– А вот и подарок. Увы, только трубка.

– Хорошая, – признал граф. – Как раз такую я хотел. Да, тебе сейчас звонил какой-то молодой человек.

– Майк Кардинел?

– Он самый. Вроде бы мы знакомы, но я его не помню.

– Конечно. Вы сто лет не виделись. Ну бог с ним. А вот скажи, – спросила она, присаживаясь на край потертого дивана, – как у тебя с праздником?

Граф помрачнел. День рождения оказался довольно убогим.

– Адела вручила мне два галстука, Дезборо – «Убийство где-то там», а Клара…

– Как насчет денег? Совсем нет?

– В сущности, совсем.

– Безобразие! А я-то надеялась, что мы съездим в Лондон покутить. Хорошо, совсем, а конкретней?

– Два шиллинга с небольшим. У тебя тоже пусто?

– Три шиллинга.

– Д-да… маловато.

– Такова жизнь.

– Именно, такова, – согласился граф, снова погружаясь в уныние.

Наше время неблагоприятно для графов. Прошли их денечки. Кое-кто еще крутится, но большей частью они, после уплаты налогов (земельный, подоходный и прочая), а также – поддержки скороспелых проектов, подходят вплотную к нищете. Лорд Шортлендс, с его двумя шиллингами и восемью пенсами, еще неплохо устроился.

Когда-то он все-таки мог заказать в своем клубе бутылку лучшего вина. Теперь приходилось довольствоваться молоком, поскольку он полностью зависел от щедрот леди Аделы, которой хватило ума выйти за Дезборо Топпинга.

Зависимость как таковая графа не мучила; он предпочитал, чтобы деньгами занимались другие. Но старшая дочь была прижимиста, тверда (скажем, не дала бы двести фунтов, чтобы он женился на кухарке) и настолько привязана к родовому гнезду, что все там жили круглый год. Граф понять не мог, почему ей нравится это гнездо, где летом очень жарко, зимой – очень холодно. Вот и сейчас он сказал:

– Представляешь, Терри, последний раз, и то ненадолго, я уезжал отсюда прошлым летом, когда тут жили американцы. Да и то Адела потащила меня в Харрогит. У Дезборо, видите ли, подагра! Я хотел поселиться в клубе, но она считает, что меня нельзя оставлять одного в Лондоне.

– И верно, нельзя.

– Надеюсь! – не без гордости заметил граф.

– Ты там такое вытворял…

– Бывало, бывало. Что с того? Я – в золотой клетке.

– Золотой?

– Если хочешь, в гробнице.

– Бедный старый Шорти! Ты не очень любишь фамильную цитадель?

– Я не люблю, чтобы мной помыкали. «Дай мне шиллинг, милочка!» – «На что?» – «На табак». – «Он не кончился». – «Кончился». – «Вот как? Много куришь». Это меня оскорбляет. Сказать не могу, как я восхищался твоим побегом. Да, ты вырвала клочок свободы. А у меня духа не хватает.