В эту ночь по холодным и зыбким волнам,
Как и прежде, гондола скользит.
Борис Смиренский
«Свернулись синие волокна…»
Свернулись синие волокна
Ночных блистающих плащей,
И блики трепетных свечей
Проникли в стрельчатые окна.
С прощальным отблеском зари
Угас на дремлющих руинах
Горячий день, и фонари
Зажглись на утлых субмаринах.
Тянулись в призрачную тьму
Зубцы соборного портала;
Луна накинула тесьму
На ленту синего канала;
И, перевязанный каймой,
Он спал, волнующе и жарко…
И мерен был курантов бой
На площади святого Марка.
Владимир Смиренский
Казанова
Тысяча любовниц целовала
Эти потускневшие глаза.
Что же делать, если жизни мало,
Если смерть перед порогом встала,
Разве можно повернуть назад?
Ведь для тысячи любовниц милым
Было это сердце, что теперь
Бьется без желаний и без силы,
Сердце, что и мне теперь постыло,
Потому что у порога – смерть.
Правда, я могу еще смеяться,
И недаром мне сказал Вольтер:
«Умный Вы, и Вам бы надо взяться
За греховный подвиг святотатца,
Дабы показать другим пример».
Но смешным уделом богослова
Не меня Вольтеру соблазнять:
Ведь еще не умер Казанова,
Неужель я не заставлю снова
Сердце девичье затрепетать?
Быть не может! Что с того, что зубы
Пожелтели, как у старика.
Разве разучились эти губы
Целовать насмешливо и грубо
Медный кубок и цветной стакан?
Снова в путь, чтоб в грохоте и гуле
Встретить уходящую весну,
Чтоб во тьме венецианских улиц
Так же, как и церкви потонули,
Самому навеки потонуть.
Но пути – тревожны и пустынны
(Вот оно, глубокое окно!)
В этой ночи, сумрачной и длинной,
Молча, с недоступной Марколиной
Прошлое мне вспомнить суждено.
А наутро в узеньком мундире
Робкий, точно мальчик, офицер.
Кто ж из нас подумает о мире,
Если солнце блещет на рапире,
А вдали ехидствует Вольтер?
Никому и ни о чем ни слова
(Надо молча отходить ко сну).
Кто сказал, что умер Казанова?
Он живет и – вот глядите – снова
Через теплый труп перешагнул…
Алексей Смирнов
В альбом Э. Ю<ргенсону>
В лунном сиянии дожей аркады;
Море в серебряном сне…
Чу! от Salute плывут серенады:
Звуки скользят по волне…
В зыбкой гондоле, дремотно мечтая,
Сладко внимать в тишине
Песням, где плачет любовь молодая
Об улетевшей весне…
Венеция, 30 июля 1908 г.
«Садик бедной траттории на Джюдекке отдаленной…»
Садик бедной траттории на Джюдекке отдаленной,
После ряда темных комнат, знойным солнцем озаренный…
Под листвою винограда как там ярки пятна света!
Как красива там хозяйка, шалью черною одета!
Вот на стол она вскочила, кисти зрелые срезая.
Как она смеется звонко, их товарищу бросая!
Стройный, юный, белокурый, весь он полон к ней участья…
И в глазах у двух влюбленных блещет молодость и счастье…
Gallo Rosso. Венеция, 1911 г.
Ирина Снегова
«Я слыхала, что упорно и давно…»
Я слыхала, что упорно и давно
Опускается Венеция на дно.
В Адриатику, в прозрачность, в синеву,
Опускается не в дреме – наяву.
Слишком людным стало море, и оно
Раскачало тишь лагун. Уйдут на дно
Колоннады, серенады, мгла времен,
Ярость мавров и безвинность Дездемон…
Ваша правда, в мире все на срок дано
И всему идти когда-нибудь на дно,
Но должны ж мы что спасаемо – спасти,
Может, можно где-то денег наскрести?
Может, можно. Хрупкий город!.. Жизнь моя
Не пускала меня в странные края.
Не видала я Венеции в глаза.
Что мне в ней!.. Спасти ее нельзя?
В доме тихо. Дождь. В окне почти темно.
Опускается Венеция на дно.
1970 г.
Леонид Собинов
Венеция (в закоулках)
Вечером узкими, темными каналами
Плыли мы, как призраки, в гóндоле,
Знакомясь с местными анналами,
Колокольный слыша звон в дали.
Мерный скрип весла всплесками
Разбил мертвую тишину пережитого;
Льется вода с весла блестками,