Откуда берутся новые цветы взамен сорванных вороном и куда исчезают из корыта – не указывается, об этом можно только догадываться. Догадок существует две. Согласно первой, крона дерева уходит в какую-то верхнюю бездну, откуда и появляются новые цветы, как яркие залетные звездочки, оседающие потом на ветвях. Это зеркально-противоположное представление тому, которое связано с падением звезд в летнюю ночь и по которому падающие звезды уносят чьи-то жизни, а не приносят, – так, по крайней мере, многим кажется. А корыто соединено с какой-то нижней бездной, в ней все сорванные цветки исчезают навсегда и без следа.

По другой догадке, корыто связано с корнями дерева (дерево растет с неба, вниз кроной), цветки, попав в корыто, каким-то образом проникают к корням и по стволу возвращаются на ветви, где их того и смотри опять сорвет ворон.

Это второе представление похоже на то, что изображено на таблице «Круговорот воды в природе» из курса природоведения в четвертом классе средней школы. На ней изображено (и для наглядности дополнительно показано маленькими стрелочками), как вода крупными каплями падает из облаков, плещется в озерах, играет в граненой посуде, движется по водопроводу, наполняет бочки под крышами домов – в запас для полива, растекается по полям, падает водопадами, рассыпаясь брильянтами брызг и низвергаясь алмазной горой в жемчужно-сребряную бездну, подобно времени и временам с едва уловимым за общим шумом тиканьем и зловещим скрипом шестеренок часового механизма, звонко несется ручьями, поблескивает в глубоких темных колодцах, пульсирует в родниках-криничках, но рано или поздно уходит под землю, проникает в беспросветные, никому не известные глубины, сочится сквозь пески, блуждает в кромешной темноте по водонепроницаемым слоям глины и, наконец, стекает реками и подземными ходами в моря и океаны, а из морей и океанов под лучами солнца поднимается легким паром и плывет облаками в невообразимо, невероятно высоком небе, чтобы снова повторить указанный стрелочками путь, и упасть вниз каплями дождя, и запрыгать стальными гвоздиками по лужам.

Поэтому есть люди, которые летом, во время цветения лугов, лежат в траве (если им не нужно косить) как будто посреди земли и, закинув руки за голову, смотрят в небо, на эти облака, и думают о чем-то непонятно-необъяснимом, о жизни и смерти, но придумать до сих пор они так ничего и не смогли».

Я перечитал этот отрывок два раза. Из какого сора растут стихи… Из лопухов у забора, из одуванчиков у дороги… Стихи да… Пьесу, драму нужно собирать, составлять… Из чего? Конечно, из нелепо развалившейся, абсурдно просуществовавшей семьдесят лет страны… Из директора школы, которому приспичивает все, чего он коснется. Дом, построенный на засыпанной мусорной свалке, который развалился. Поездки на заработки – шабашки. Шулер, просчитавший крапленую колоду… Обмороки беспричинные. Сон о смерти в виде блудливой бабенки с квитанциями о полном расчете… И чеховское заряженное ружье, которое должно выстрелить по законам Аристотеля.

Пьеса собралась из, казалось бы, случайных сцен, эпизодов. Соткалась как бы из ничего, но выстраивалась по драматургическим законам. Спать я лег за полночь, но уже знал, что писать и чем все закончить.

Пьесу я написал действительно за одну неделю, написал – словно записал, словно она давно была придумана, выстроена по эпизодам, то есть мизансценам, диалоги писались так, словно я их только что подслушал. Писал почти без черновика, сначала план сцены и заметки по ней, и сразу чистовик.