— Это герб исчезнувшей страны? — спросила Алисса, указывая на сохранившийся барельеф на фронтоне. — Пшеничные снопы, серп, молот.

Златослав кивнул.

— В учебниках скупо пишут, что страна, позволившая серпу Морены пробраться на герб, была обречена, — заговорил он. — Подробности опускают, потому что нет доказательств. В Обители нам говорили, что Морене удалось подослать на пшеничное поле расторопную полудницу, соблазнившую ставропольского комбайнера. Тот обменял душу на обещание власти и долгую жизнь, и ревностно служил своей госпоже — добрался до самых высот, старательно исполняя ее приказы и привлекая тысячи людей на темную сторону. Тогда-то Морена и решила, что она может творить все, что заблагорассудится — у нее была сильная земная поддержка. Но Мокошь не позволила умертвить землю, разбудила Велеса, и тот успел ударить по когтистой лапе, потянувшейся к атомным электростанциям.

— Хорошо, что успел, — прошептала Алисса.

Город накрыла темнота — мгновенная, южная. Вот, только что был закат — и уже звезды и редкие проблески фонарей. Защитники поднялись и пошли к дому, не сомневаясь, что люди последуют за ними. Лисса спросила, что такое сталинский ампир, Степа затруднился ответить. Алисса улыбнулась и сказала, что с удовольствием выпьет чаю. Чтобы он, Златослав, смешал на свой вкус.

— Сделаю. Вы что-нибудь почувствовали? Магия похожа?

— Да. Такой же барьер. Может быть, к лучшему, что у меня не было столько заговоренной соли, чтобы очистить участок побольше и попытаться пройти к деревцам.

Возле крыльца стало слышно, что в доме надрывается телефон.

«Петровна, — подумал Златослав, извинившись перед Алиссой и побежав в прихожую. — Или Глеб Митрофанович. Или...»

Он снял трубку, произнес: «Мещерский слушает», и замер, услышав знакомый голос и вопрос.

— Слава, ну что ты там творишь?

В голосе наставника не было злости, более того, Златославу показалось, что Ярополк с трудом сдерживает смех.

— Ничего не творю. Как обычно.

— А почему в Обитель сразу три жалобы прилетели, причем одна — лично старцу Евлампию?

— Какие жалобы? — уточнил Златослав. — Про гостиницу или про тараканов?

— Велес милостивый, а тараканы-то здесь каким боком? Неужели ты не нашел других представителей зернодарской фауны, чтобы показать их заезжей красавице? Слава, ты меня пугаешь!

— А на что тогда жаловались?

— По линии Сварога — на дискредитацию органов власти путем применения дегтярного мыла. По заранее разработанному плану. Ты, мол, придумал, как вонищу развести, чтобы умыкнуть лапландскую колдунью из-под носа у председателя горисполкома, оставив его в растерянности и с караваем.

Наставник совершенно точно веселился, поэтому Златослав осмелился возразить:

— Ничего не придумывал, оно само получилось. И оставил я его в обществе Перуновых гвардейцев. Глеб Митрофанович мог бы заесть растерянность караваем в хорошей компании, а не жалобы в Обитель писать.

— По линии Перуна тоже пожаловались. Не помню, на что, но Евлампий смеялся.

Это было добрым знаком, и Златослав спросил:

— А третья от кого? По линии Крышеня?

— Ага. Не знаю, кто такая Марина, но она сообщила жрецу Крышеня, что ты выглядишь околдованным, попавшимся в сети Мореновой прислужницы, прошел мимо и не поздоровался, а твой медведь, прежде не подпускавший ни одну женщину к дому, стелется перед гостьями и громко рычит, если кто-то этим недоволен.

— Не понял. А как Степа узнал, что Марина этим недовольна? Или не Марина?

— Она из-за забора что-то прошипела, а Степа рявкнул.

— И что теперь? Вызовете на товарищеский суд?