Из дома выбежали, чуть не забыв медвежью шкуру и букеты. Вернулись, кое-как раскочегарили «Москвич», доехали до станции, чувствуя, что над железнодорожными путями клубится недовольство Сварога и Перуна. Снова побежали, успели, и...

Лапландская колдунья очаровывала броской красотой. Высокие скулы, непривычный разрез глаз, бездонные черные очи, алые губы, копна антрацитовых волос. Златослав не сразу понял, что кроме колдуньи и тигрицы никто не приехал, а когда понял, положил букет к лапам огромной белой кошки по требованию Степана.

Медведь засуетился. Предложил тигрице выйти из вагона, услышав жалобу на смрад, ужасно разволновался и возложил вину на Глеба Митрофановича с полковником.

«Чуть-чуть вперед пройдем, подальше от станции, и сразу станет легче, — бубнил он, не позволяя Златославу сосредоточиться на беседе с колдуньей. — Это они дезинфекцию провели и траву красили. Пойдемте, Славик ваш букет донесет».

Колдунья назвала свое имя — «Алисса» — не отрывая лица от роз, и Златослав сообразил, что дегтярная вонь может не нравиться не только кошке.

— Пойдемте, — предложил он, повторяя речь Степы. — Это у нас тут жрецы Перуна и Сварога дезинфекцию провели. Сейчас отойдем от станции, и будет полегче. Два раза потом дегтярное мыло водой смывали, ничего не помогает. А я дождь призвать не могу, у медальона нет, жду, пока новый из Обители пришлют.

Алисса кивнула, взялась за его локоть, отказалась от каравая, предложенного Глебом Митрофановичем, и попросила:

— Сумку и чемоданы пусть кто-нибудь из поезда заберет, пожалуйста.

Пока Глеб Митрофанович передавал каравай полковнику, чтобы заняться багажом гостьи, боевые архивариусы перестали орать «Поздравляем», схватили кошачий букет, чемоданы и сумку и понесли к «Москвичу».

«А гостиницу мы развалили, — рассказывал Степан тигрице. — Но, честно говоря, там такая гостиница была, что лучше вы поживите у нас. Мы никогда ничего с дегтярным мылом не моем, у нас прекрасно пахнет, есть навес с сушеными травами, яблоки в корзинах, и два дерева в саду — груша и айва. С них плоды собрать надо. Айву можно попозже, а вот груши уже пора в подвал закладывать, но Славик такой ленивый, если я не напомню, ничего не делает. Что? Ваша тоже? Вы знаете, я в Обители с другими защитниками говорил, люди все такие».

«Что ты несешь? — оторопел Златослав. — Навес-то у нас есть, но... Ты серьезно, Степа? Ты впустишь колдунью в дом?»

Не дождавшись ответа, он открыл дверцу «Москвича», чтобы Алисса могла сесть на переднее сиденье. Боевые архивариусы сгрузили чемоданы в багажник, а сумку и букет положили на заднее.

— Тут действительно дышится легче, — признала Алисса.

Голос был сильным и мелодичным, завораживал отдаленным звоном ледяных колокольчиков, отвлекал от мысленного разговора со Степаном — это было необычно, медведь всегда перекрывал любые слова людей.

«Конечно, они поживут у нас, — заявил защитник, топчась вокруг белой тигрицы. — Я не доверяю ни Глебу, ни Ломакину. Лизонька настрадалась в поездке, какие-то волхвы воняли на нее чесноком и пытались украсть чемодан. А жрец Крышеня вымогал у них фломастеры! Стыд и позор! Надо будет сообщить в Обитель о ненадлежащем поведении. Чего ты застыл? Садись за руль, вези Алю домой».

Златослав кое-как переварил речь Степы, подхватил падающую медвежью шкуру, вернул на плечи, сел в машину и осторожно проговорил:

— Мой медведь предлагает вашей тигрице пожить у нас. Дом большой, есть спальня для гостей. Звери смогут спокойно гулять во дворе и в саду. Если вас это устраивает...