Ночами сидел с документами, мотался по стране, ломал двери, выпытывал информацию силой, деньгами, угрозами. И каждый раз – пусто.

И теперь она сидит передо мной, спокойно пьёт кофе и даже не догадывается, через какой ад я прошёл, чтобы снова увидеть её живой.

– Варя, – мой голос звучит резко, но я стараюсь его смягчить, чтобы не напугать её. – Расскажи, как ты потеряла память. Что ты помнишь?

Она замирает, чашка зависает в воздухе. Её пальцы чуть дрожат, но она быстро берёт себя в руки.

– Немногое, – голос её звучит тихо и осторожно. – Это была просто авария. Мы ехали с друзьями. Кажется, с друзьями.

– Когда? – цепляюсь за это.

– Одиннадцатого ноября. Там было крушение самолёта, как я позже узнала. Видимо, водители засмотрелись. Врезались друг в друга. Мои… Мои спутники погибли. Водитель другой машины тоже. А я…

Она замолкает. Пальцы всё ещё сжаты на кружке. Дыхание сбивается, плечи чуть вздрагивают. Вижу, как ей тяжело это вспоминать.

– Я… Наверное, я вышла из машины, – говорит она шёпотом. – Искала помощь. Не помню. Вообще. Только ощущение. Смутное. Что… Я кого-то искала. Должна была кого-то найти.

Это была она. Она была рядом. В том аду. Когда я, сука, поднимал землю, переворачивал каждый метр. Она была там.

Искала меня.

А я не успел.

– Меня отвезли в больницу, – продолжает она. – Там я и пришла в себя. Поняла, что ничего не помню. Меня там долго лечили. Были переломы множественные. Сотрясение. Травма головы. Меня долго не могли привести в нормальное состояние. Я… Всё время путалась.

Голос её дрожит. Пальцы снова начинают теребить салфетку. Лоб нахмурен, взгляд – стеклянный. Она как будто снова там.

– А потом мне привезли документы, – продолжает она. – Их нашли в машине. Сказали, что принадлежат Ларисе Шурмановой. И… Мне показалось, что это похоже. Знакомо. Я – Лара. Было смутное узнавание. Как будто где-то внутри это уже звучало.

Я долго молчу. Просто смотрю на неё. Сжимаю кулаки под столом. Щёки горят. Виски пульсируют.

– Ты лечиться вообще пыталась? – едва не рявкаю. – Это ж не нормально. Столько времени.

– Пыталась, – кивает. – Сначала были просто обследования. Врачи объясняли, что бывает блокировка. У мозга есть такая штука: если травма – физическая или эмоциональная – слишком сильная, он может просто «выключить» часть воспоминаний. Чтобы не сойти с ума. И никто не знает, когда это отпустит. У кого-то через месяц. У кого-то – никогда. Мозг – самый неизученный орган. И… Я научилась так жить.

Сука, как же это больно слышать. Как будто она сама в себе похоронила Варю. Отказалась от себя. От нас.

– А врачи? – рык вырывается сам. – Нормальные. Специалисты. Ты пробовала? Которые бы что-то делали, а не базарили.

– Знаешь, сколько стоит одна консультация у крутых неврологов? У психологов, которые умеют с такими травмами работать? У меня тогда даже на еду едва хватало. Я… Я вначале работала уборщицей. Мыла подъезды.

– Что?

– Да. Сняли с подругой комнату у старушки. Маленькую. Проходную. Без отопления. Жили на дошираках. Подработка, ночные смены, по выходным что-то шили, собирали… Выживали.

– А с подругой что? Она говорила, что знает тебя? До аварии? Что за подруга вообще?

Тело Вари тут же меняется. Сжимается. Плечи уходят вперёд, спина выпрямляется, будто она хочет стать меньше.

– Нет, – голос тоже меняется. Тише. Осторожней. – Мы познакомились уже после. Она была во второй машине. В той аварии. Тоже пострадала. У неё… Были свои проблемы. Так и сдружились. Вместе в больнице, потом вместе и выживали. Мия… Она мне очень помогала. А я ей. Я думаю… Друг без друга мы бы не справились.