– Слушаю, племянничек. Суленого три года ждут. Только смотрите, посул не забудьте.

– Да полноте вам, тетенька, приставать-то! – оборвала старуху Надежда Ларионовна и спросила: – Константин Павлыч, вы сколько заплатили за ротонду?

– Да уж сколько бы ни заплатил. Нравится – ну и носи на здоровье.

– Дорого эта ротонда стоит, дорого, – сказала одна из статисточек. – Когда я у мадамы в мастерицах жила, то мы тоже такие ротонды шили, так тогда давалицы наши ужасти как дорого мех ценили. Пожалуй, тысячу рублей стоит.

– Тысячу рублей заплатили или меньше? – задала опять вопрос Надежда Ларионовна.

Костя молчал и таинственно улыбался.

– Да ведь я все равно узнаю от Шлимовича, сколько вы заплатили, – продолжала она. – Говорите.

– Девятьсот рублей. Даже можно так считать, что она много дороже мне обошлась.

– Не врете?

– Зачем же врать?

– Ну, спасибо вам. Еще раз скажу, что паинька-мальчик. Слышите, завтра пришлите мне парные сани. Я хочу в этой ротонде по Невскому кататься.

– Хорошо, хорошо.

– Ах, Надя, какая ты счастливая! А я так прошу, прошу у Николая Иваныча хоть куний воротник к пальту – и то не покупает, – сказала со вздохом статисточка.

– Вольно же тебе с музыкантом связываться! Ну что такое музыкант? Ну много ли он получает?

– Да ведь жених…

– Поди ты! Какой прок от такого жениха? Еще если бы музыкант-то был настоящий, а то дудка. За два рубля в вечер играет. Вот у меня саврасик… Правда, и он бывает иногда дрянь-мальчишка, но сегодня паинька. Знаете, за что вы сегодня паинька? – обратилась Надежда Ларионовна к Косте. – За то паинька, что придумали эту самую ротонду на сцену мне поднести. Я хотела вас ругать и даже очень ругать, а уж теперь и язык не поворачивается. И как это вы так придумали? Своим умом дошли или вас другой кто-нибудь надоумил?

– Своим. Только что ж тут такое? Букеты, обернутые вместо ленты шелковой материей на платье, подносят же, подносят разные серебряные сервизы и вазы, так отчего же букет, обернутый ротондой, не поднести? – доказывал Костя.

– Нет, я к тому, что вы всегда такой глупенький, а тут…

Верно, вас Шлимович надоумил?

– Ей-ей, своим умом. Я на тебя-то вот удивляюсь, как это ты нашлась, чтобы после поднесения надеть эту ротонду на себя и в ней выскочить?

– А что? Разве не хорошо?

– Напротив. Прелесть как хорошо. Ужасно чудесно вышло. Шик. Все в восторге. Офицер сейчас говорил, что это не всякая и француженка догадается.

– Что мне француженка! Я теперь сама всякой француженке нос утру. Плевать мне на француженку. Меня вон в настоящий большой театр приглашают, чтобы оперетку играть… – похвалялась Надежда Ларионовна, гордо вздернув носик. – Приехал антрепренер из провинции и предлагает четыреста рублей и бенефис. Да даст и больше.

Костя вспыхнул.

– Ах, Надежда Ларионовна, вот об этом-то я с тобой и хотел поговорить, – начал он. – Я слышал уже об этом от Лизаветы Николаевны.

– Отговаривать хотите? Не отговорите, – махнула рукой Надежда Ларионовна. – Сил не хватит.

– Да не я один. То же самое и твой антрепренер Караулов.

– Караулов – первый сквалыжник. Пусть даст пятьсот рублей и бенефис, да пусть мне в бенефис «Прекрасную Елену» поставит. А то ведь норовит вон на конфектах отъехать…

Сердце Кости болезненно сжалось, и он снова начал:

– Надюша, разочти: ведь он дает сто двадцать пять рублей и бенефис… Может быть, даст и полтораста. Не поедешь, так ведь и неустойки ему не платить.

– Ах, оставьте вы, пожалуйста! Мне из этого прокопченного театра-то только бы выбраться.

Костя встал, подошел к ней и украдкой шепнул: