И наконец, там дорога… Дорога чего же-нибудь стоит, а здесь, сидя на месте, не расстраивая своего гнезда. Ведь, как бы то ни было, у ней теперь все-таки и квартира есть, и мебель, и хозяйство. Все это продать надо, если ехать. Вы поговорите.
Караулов еще раз схватил Костю за руку и крепко пожал ее.
– Вы к ней? На сцену? – спросил Караулов. – Пойдемте вместе и давайте вместе ее уговаривать. Она давеча утром на репетиции чуть не на стену лезла: еду да еду в провинцию, в Курск… Уверяю вас, что ей нет никакого расчета. Я даже прибавил бы ей и больше жалованья, но ведь сборы все плохи. Я кругом в долгу как в шелку. На меня жиды насели и теребят. Я весь в жидовских руках.
– Сегодня-то сбор хороший, – заметил Костя.
– Только сегодня, – подхватил Караулов, заикаясь. – Я знаю, что это Люлина сделала, знаю, что она, но почем знать, что дальше… Будут продолжаться хорошие сборы, так я ей еще прибавлю. Вы так ей и скажите. Я привык таланты ценить, но что ж поделаешь, если средств нет! Вы так и скажите.
– Скажу, скажу. Я сам ни за что на свете не хочу ее отпустить, – отвечал Костя.
– Пожалуйста, Константин Павлыч. Константин Павлыч? Так, кажется?
– Точно так.
– А меня Василий Сергеев, сын Караулов. Очень приятно, что сошлись. Я уже давно замечаю вас в театре, но все не приходилось разговориться. Будемте знакомы.
– Очень приятно, – пробормотал Костя.
– Ну, так пойдемте на сцену и приступим прямо к Надежде Ларионовне на приступ, штурмом ее возьмем.
Караулов обнял Костю за талию и повел его на сцену.
Глава XIX
Антрепренер Караулов, встретясь в кулисах с режиссером, остановился переговорить с ним о чем-то, а Костя юркнул прямо в уборную Надежды Ларионовны. Надежда Ларионовна стояла уже переодетая из костюма в платье и в сообществе тетки своей и двух каких-то молоденьких статисточек рассматривала только что поднесенную ей ротонду. Сброшенный ею костюм лежал на стуле. Сверху помещался букет. Тетка Надежды Ларионовны лизала языком черно-бурый лисий мех ротонды, потом терла его белым носовым платком и, смотря на платок, говорила:
– Кажется, не подкрашенный. А впрочем, бог весть…
Нынче отлично красят. Так красят, что и не узнаешь.
– Не подкрашенный, не подкрашенный, – отвечала Надежда Ларионовна, – Костя сквалыжничать не станет, когда у него деньги есть, а теперь он с деньгами.
Она обернулась и увидала Костю.
– Мерси, мерси, сто раз мерси, – сказала она, улыбаясь, и сделала ему ручкой. – Нате за это… целуйте руку… – прибавила она и, протянув руку, ткнула ему ее прямо в губы.
Костя чмокнул, хотел поймать ее руку, дабы поцеловать еще раз, но Надежда Ларионовна отдернула ее и пробормотала:
– Покуда довольно. Больше при посторонних не полагается. Остальное потом… После доцелуете…
– Нравится ли вам, Надежда Ларионовна, ротонда? – спросил Костя, млея от восторга.
– Смотрите, смотрите, он на похвалу напрашивается! Ну, подите, я вас поглажу по головке. Паинька-мальчик, пай…
Она сбила ему прическу и, топнув ножкой, прикрикнула:
– Ну, что ж стоите, как обалделый! Садитесь, так гость будете. Курите папироску, сегодня вам дозволяется.
Костя сел. Тетка Надежды Ларионовны обернулась и сказала:
– В Американских землях, говорят, когда входят, то со всеми знакомыми здоровкаются.
– Здравствуйте, здравствуйте. Я, кажется, всем сказал:
здравствуйте, – отвечал Костя, протягивая тетке Надежды Ларионовны руку.
– Ничего вы не сказали, ну, да уж бог с вами. Слушайте, а когда же вы мне-то беличье пальто?.. Ведь и мне вы тоже пальто обещали.
– Потом, потом, тетенька.