Впрочем, Зину внезапно посетила мысль, которая принесла ей невыразимое облегчение. Ей стало ясно: когда она откусывала от подаренного яблока, никаких червей в нём не было. Ведь если бы даже она не увидела их, то наверняка ощутила бы их вертлявую мягкость у себя на языке. Черви возникли именно после разговора с непонятной бабой – в этом сомневаться не приходилось.

Константин же Филиппович тем временем продолжал говорить, бросая взгляды в сторону Прасковьи, которая снова поднялась со своего места, отряхнула подол цветастого ситцевого платья и неспешно двинулась к выходу из зала ожидания.

– Прасковья у нас – вроде местной знаменитости. У неё имеется домик в близлежащей деревеньке, но она почти что всё своё время проводит здесь, на станции. Чем она живёт, откуда берёт средства к существованию – никто толком не знает. Однако ходят упорные слухи, что она – гадалка и вроде как ворожея. И что будто бы дамы и девицы, желающие узнать свою судьбу или приворожить поклонника, частенько сходят на нашей станции с поезда именно ради рандеву с Прасковьей.

Зина слушала его вполуха. Дурнота у неё потихоньку проходила, голова почти уже не кружилась. И девушка невольно прислушивалась к рокочущим раскатам грома, которые пока что не сопровождались дождём. А главное, ловила звуки, доносившиеся со стороны просёлочной дороги, ведшей к станционному зданию. Всё ждала, не подъедет ли коляска, которую обещала прислать за ней бабушка Варвара Михайловна.

Тут и в самом деле возле станционных дверей остановилась одноконная бричка, похожая на ту, какая была у Тихомировых в Живогорске. У Зины сердце зашлось от радости; она вскочила со скамьи и едва не побежала к распахнутым дверям – даже про свои баулы позабыла. Но тут, к величайшему её огорчению, Константин Филиппович проговорил, тоже поднимаясь с места:

– Ну вот, за мной приехал мой управляющий! Позвольте откланяться, любезная Зинаида Александровна!

И он вправду отдал учтивейший поклон. Вот только, – отметила с досадой Зина, – господин Новиков даже не подумал спросить, не желает ли она, чтобы он подождал вместе с нею посланный её бабушкой экипаж? А сама поповская дочка, уж конечно, не могла позволить себе попросить о подобном одолжении мужчину, с которым она познакомилась несколько минут назад.

Константин Филиппович отбыл. И едва его бричка отъехала от входных дверей станции, как небеса разверзлись – словно ливень только этого момента и дожидался. Да что там – ливень! По железной крыше станционного здания, по подоконникам, по ступеням крыльца, по днищу стоявшей возле крыльца бочки застучали гороховой россыпью крупные градины. Снаружи повеяло прохладой, духота отступила, и Зина наконец-то смогла вдохнуть воздух полной грудью. Внезапная лёгкость преисполнила её, и даже мерзкое яблоко, которое ей подсунул дрянной маленький мальчишка, как-то вдруг позабылось.

Впрочем, оглушительная грозовая симфония оказалась недолгой. Грохот дождя постепенно стал сменяться мерным шелестом. А вскоре и градины перестали походить на сушёный горох – стали размером не больше крупных кристаллов поваренной соли. Их мелкая россыпь и шуму производила не больше, чем соль, насыпаемая в бумажный кулёк приказчиком в какой-нибудь купеческой лавке. Так что Зина смогла услышать приближавшиеся шаги у себя за спиной. И моментально обернулась.

Как и следовало ожидать, к ней шёл тот единственный станционный посетитель, который, как и сама Зина, остался здесь во время грозы. Его продолговатое, гладко выбритое лицо выглядело сосредоточенно, почти сумрачно. Но, заметив, что Зина смотрит на него, молодой человек (