– Хватит уже тебе, Прасковья, – громким и звучным голосом произнёс он, – пугать барышню! Ведь не раз тебя предупреждали: станешь пассажиров беспокоить – к станции на пушечный выстрел не подойдёшь! Ступай-ка ты отсюда!

Баба покосилась на седовласого – безо всякого страха, лишь с выражением брезгливого недовольства на лице. А потом поднялась со скамьи, кивнула Зине, будто старой знакомой, и неспешно, даже слегка вразвалочку, двинулась прочь – вернулась на своё прежнее место.

– Благодарю вас! – Зина вскинула взгляд на седовласого господина в пенсне; бородкой и высокими залысинами он походил на поэта Некрасова.

– Не стоит благодарности! Вы позволите?

Девушка кивнула, и седовласый опустился на скамью – на почтительном расстоянии от неё: не меньше чем в аршин.

– Позвольте отрекомендоваться: Новиков Константин Филиппович, здешний помещик.

– Зинаида Александровна Тихомирова. – Зине неловко было представляться в столь чопорной манере, однако новый знакомый кивнул так почтительно, что её смущение тотчас развеялось.

– Стало быть, – сказал он, – вы внучка Варвары Михайловны Полугарской.

– А вы откуда знаете? – изумилась девушка.

– Мне известно, что Варвара Михайловна была по первому мужу Тихомировой. И Прасковья, кликуша здешняя, явно о вашем родстве догадалась. Это не она вас яблоком угостила? Настоятельно рекомендую его выбросить.

– Нет, это мне… – начала было говорить Зина, а потом поглядела на спелый плод, который всё ещё сжимала в руке, и, не удержавшись, издала крик ужаса и отвращения. После чего отшвырнула яблоко так далеко от себя, что оно покатилось по проходу, прямо к часам «Павел Буре», стоявшим в углу.

Яблоко это, от которого Зина только что несколько раз откусила, всё кишело червями: желтоватыми, вертлявыми, крупными, словно древесные гусеницы. Девушка испытала такое чувство, будто она подавилась куском этого яблока, точь-в-точь как царевна из сказки Пушкина. Она прижала ко рту кулак и попыталась откашляться, но несуществующий кусок яблока продолжал изнутри давить на её горло. У Зины потемнело в глазах, и она порадовалась, что сидит, иначе, вероятно, она не устояла бы на ногах – упала.

Зина не вчера на свет родилась: знала, что означает внезапная порча еды. Порча – она порча и есть. И в голове у девушки мелькнуло, что нужно бы немедля умыться водой с серебряной ложки или с трёх угольков. Да ещё и соответствующий заговор при этом прочесть. Или хотя бы сказать: дурной глаз, не гляди на нас. Однако имелось препятствие, которое не позволяло девушке совершить все эти вполне обоснованные действия. И обойти его дочка священника никак не могла.

Константин Филиппович Новиков не поленился: подобрал с полу испорченный плод, выбросил его в ту же самую мусорную корзину, куда смуглая баба сунула давеча кулёк из-под пирожков, а потом снова опустился на скамью в аршине от Зины. Девушка сидела, упёршись руками в колени и низко склонив голову. В ушах у неё тоненько звенело, и взор застилала сероватая пелена.

– Не расстраивайтесь! – Господин Новиков сдвинул пенсне на кончик носа и поглядел на девушку сочувственно. – Никакой опасности в таком яблоке нет. Это Прасковья сбила вас с толку своими разговорами, вот вы и не заметили, чем она вас угостила.

Зина снова хотела запротестовать – сказать, что это было не Прасковьино угощение. Но не смогла вымолвить ни слова. Вдобавок к звону в ушах дочка священника ощутила одуряющий приступ головокружения – наверняка от духоты, сгустившейся перед грозой. И пожалела, что ещё дома выложила из маленького атласного мешочка-сумочки флакон с нюхательной солью, который дала ей в дорогу маменька. Сейчас в мешочке этом лежали только костяной гребешок, карманное издание «Крошки Доррит» Чарльза Диккенса и маленький кошелёк с двадцатью рублями в ассигнациях.