– Ничего, Зинуша! – успокоила её маменька, когда носильщик занёс в купе два баула с Зиниными вещами. – Я договорилась с проводником: он за тобой присмотрит. И потом, когда ты прибудешь на место, усадит тебя прямо в бабушкин экипаж – он тебя будет поджидать на станции.

С тем они и расстались.

И вот теперь пожилой железнодорожный служащий маялся рядом с Зиной на станционной платформе: крутил головой, высматривая обещанный экипаж. Однако ничего, кроме крестьянских телег, высмотреть не мог. Да и те разъехались очень скоро. Небо заволокло тучами, вот-вот грозил полить дождь, и никого не блазнила перспектива вымокнуть до нитки.

Между тем паровоз уже дал второй гудок, и Зина невольно передёрнула плечами. И не потому, что она замерзала в белом кисейном платье. Хоть в преддверии дождя лёгкий ветерок и кружил пыль на платформе, было весьма жарко, даже душно.

– Ну, барышня, – виновато проговорил проводник, – более я с вами ждать не могу! Поезд вскорости отойдёт. Так что давайте-ка – я занесу ваши вещички в вокзальное здание, и вы дождётесь вашу бабушку там. Ежели и дождь пойдёт – вы не намокнете.

Кряхтя, он подхватил баулы Зины в обе руки и двинулся к небольшому одноэтажному строению в центре платформы: обшитому досками деревянному вокзалу, выкрашенному светло-жёлтой краской, с четырёхскатной железной крышей. И Зина, вздохнув, пошла за ним следом.

Вокзал, впрочем, оказался изнутри чистеньким и даже уютным. В единственном зале стояли широкие деревянные скамьи с высокими спинками – одного цвета с дощатым полом: коричнево-бордовые. В двух углах матово поблёскивали округлыми листьями высокие фикусы в кадках. В третьем углу висело большое зеркало в золочёной раме. Зина не преминула в него посмотреться и даже расстроилась. Собственное лицо показалось ей неприятно бледным. Её чёрные волосы растрепались в дороге, и несколько длинных прядей выбивалось из-под шляпки, которая съехала набок. Тёмные глаза выглядели неестественно большими – как у палево-серого зайчонка, который как-то забежал к Тихомировым в сад из недалёкого леса, окружавшего их уездный городок Живогорск. А вся фигура Зины как бы изобличала субтильную городскую девицу, хотя дочка протоиерея саму себя никогда к субтильным девицам не причисляла.

Так что она поскорее отвернулась от зеркала и перевела взгляд на четвёртый угол зала ожидания, где громко тикали напольные часы «Павел Буре» в лакированном корпусе вишнёвого цвета. Стрелки часов показывали половину пятого.

– Что ж, барышня, – с нарочитой бодростью проговорил седоусый проводник, опустив её баулы рядом с одной из вокзальных скамей, – надобно мне идти! А вам – счастливо дождаться вашего экипажа!

Он коротко ей отсалютовал, коснувшись кончиками заскорузлых пальцев козырька железнодорожной форменной фуражки, и чуть ли не бегом устремился к вокзальным дверям: только что прозвучал третий гудок паровоза. Зина видела, как пожилой мужчина выскочил на платформу и поспешил к дверям своего вагона. Новый порыв ветра чуть было не сдёрнул фуражку у него с головы, но проводник всё же успел её придержать. И едва он заскочил в вагон, как перрон окутало паром, что-то отрывисто лязгнуло, и поезд тронулся с места.

Зина смотрела из окна на перрон, пока последний вагон набиравшего ход поезда не пропал из виду. А потом снова вздохнула, опустилась на жёсткую скамью и огляделась по сторонам.

В зале ожидания пассажиров, помимо неё, находилось не более десятка. И все они сидели от Зины на некотором отдалении: нарядная барынька с двумя детьми – мальчиком и девочкой, которую, по всем вероятиям, тоже не встретили вовремя; седовласый господин в пенсне, читавший газету; ещё один господин, гораздо более молодой («студент», – отчего-то сразу подумала о нём Зина). А ближе всех к ней оказалась какая-то немолодая баба: в чёрном платке и не подходящем к нему цветастом ситцевом платье, с потрёпанными кожаными ботами на ногах. Ни на кого не глядя, баба поглощала пирожки, свёрток с которыми лежал у неё на коленях.