И мы с Серёжей без задней мысли начали захаживать к ней в гости, а потом и вовсе стали жить с Антониной Петровной.

Спустя год Серёжа позвал меня замуж, а ещё через год нашей благодетельницы не стало. Перед смертью бабушка сказала, что отписала квартиру нам. Так из нищих провинциальных студентов мы превратились в законных петербуржцев.

После диплома Серёжа устроился на завод на довольно неплохую зарплату, а я работала медсестрой в больнице.

Мало-помалу совесть за то, что квартира досталась нам даром, изъедала нас, и мы взяли в ипотеку новое жилье, а бабулину трёшку сдали в аренду.

Так и жили: много работали, по выходным ходили гулять, раз в пару лет выбирались на юг... И всё.

– Ты хотела бы ребёнка? – однажды спросил меня Серёжа.

– Не знаю... – честно ответила я. Не то чтобы я об этом не задумывалась, но с мужем мы давно уже жили как друзья: не ссорились, но и страсти между нами не было от слова совсем.

– Я бы хотел дочку. Чтобы была похожа на тебя.

И я согласилась, не подозревая, что ждёт меня в ближайшем будущем.

Мне тогда всё казалось простым и логичным: есть стабильные и проверенные годами отношения с мужем, есть своё жильё и работа... Может, с появлением ребёнка наша безликая серая реальность обретёт цвет, вкус и смысл? Может, как раз этого нам не хватало, чтобы почувствовать себя полноценными, счастливыми и прогнать набившую оскомину скуку?

В двадцать семь я забеременела, а на медосмотре узнала, что у меня третья стадия рака желудка. Надо же, а я и не подозревала... Отработала пять лет в онкологии, но и подумать не могла, что сама угожу в этот кошмар.

Врачи поставили передо мной выбор: либо я делаю аборт и срочно лечусь, либо ставлю на себе крест и донашиваю ребёнка. Впрочем, и при втором варианте шанс родить был невелик.

Я выбрала первое.

Двенадцать недель... Моё оборвавшееся материнство длилось именно столько. И потом примерно столько же я ревела не переставая, оплакивая своё нерождённое дитя.

Мне всё казалось, что я поступила эгоистично, что могла бы выбрать второй вариант, и тогда исполнила бы Серёжину мечту. Да, рождение ребёнка стоило бы мне жизни, но зато я не чувствовала бы себя убийцей.

Никакие уговоры, что ребёнок, вероятно, родился бы больным или мёртвым, не умаляли моего всепоглощающего чувства вины.

Я словно умерла, выгорела изнутри.

Серёжа от горя тоже ушёл в себя, а потом не выдержал и попросил о разводе. Так мне досталась бабулина квартира, а он забрал себе ипотечную.

Чувство вины бывшего мужа не позволило ему совсем оставить меня. Он навещал меня в больнице и ходил поливать цветы, пока они, безбожно залитые, не померли.

Химиотерапия превратила меня в лысое прыщавое существо, вечно сутулящееся и глядящее на мир красными, полными боли глазами.

После того как лечение не помогло, меня отправили на паллиативное лечение. Я и сама мысленно похоронила себя, ложась на операции по удалению метастазов и позволяя обкалывать себя опиатами.

Я зависла между жизнью и смертью. С одной стороны, я безумно хотела жить. С другой, мне было противно быть обузой для кого-либо: для Серёжи, который чувствовал себя виноватым за то, что развёлся со мной и исключительно из чувства вины таскался ко мне через день да каждый день; для работников хосписа и добровольцев, которые приходили ухаживать за мной. Каждой умирающей клеточкой своего тела я чувствовала себя тяжкой ношей для всех, кто меня окружал.

Одно было хорошо: никто не станет по мне убиваться, когда я, наконец, умру. Потому что у меня нет семьи. Я такого счастья не заслужила. Пусть вынужденно, но я убила своего нерождённого ребёнка, своё желанное дитя.