Прямо передо мной высился монументальный ресепшн, явно старинный, но бережно отреставрированный и покрытый свежим лаком, а за ним простирался зал картотеки. Как пользоваться этим изобретением библиотекарского дела прошлого века, я представляла исключительно теоретически. Впрочем, как и где искать свою опекуншу. То, что ее телефон в рабочее время находился в бесшумном режиме, я выяснила почти сразу.

Что ж, поищем грозную хранительницу этого добра, так сказать, эмпирическим путем, ибо без нее я тут буду блуждать до конца жизни!

Я решительно вошла и осторожно прикрыла за собой дверь. Ковер скрадывал шаги, хотя таиться мне было не от кого, напротив - хотелось активно заявить о своем присутствии. Но не кричать же на всю библиотеку: "Эге-гей! Есть тут кто живой?" Тем более, что здесь мог быть и читальный зал, где сотрудники могли работать с материалами, не подлежащими выдаче на руки...

Бросив взгляд через ресепшн, я снова вздрогнула от внезапно накрывшего дежавю. Старинный телефонный аппарат с позолоченной трубкой и диском, лежащий рядом ежедневник в кожаном переплете и тяжёлая даже на вид перьевая ручка показались мне настолько знакомыми, что под ложечкой противно засосало. Куда меня занесло? Что со мной происходит? И почему это место кажется мне настолько знакомым? Почувствовав легкое головокружение, я коснулась гладкой поверхности дерева...

Несколько глубоких вдохов-выдохов и сжатые до впившихся в ладони ногтей кулаки немного помогли вернуть самообладание. Та-ак... Спокойно, Марина Станиславовна, без истерик. Давай рассуждать логически. Чем занималась Агриппина все эти годы - одному богу известно, так почему она не могла работать здесь и сорок лет назад? Могла. Тем более, если учесть то придыхание и пафос с которым говорил о ней Ветров... Такое отношение за год не воспитаешь, даже зная Агриппину Павловну.

Дышать стало легче, я отлепилась от ресепшена и направилась вглубь зала между стеллажами - должна же быть тут еще какая-нибудь дверь!..

Должна. И она была. Дверь в кабинет хранительницы архива, по бокам от которой шли ниши в стене с вазонами и скульптурами. И в одной из них было пусто.

Не из прохода, не из кабинета ее не было видно, но я точно знала, что это так. Потому что лично пряталась там тридцать шесть лет назад, с замиранием сердца вслушиваясь в гневное шипение женского голоса и лихорадочные оправдания мужского...

Еще один глубокий вдох и медленный-медленный выдох. Взрослые люди часто думают, что дети ничего не видят, не слышат и не понимают. И, конечно, ничего не вспомнят, когда вырастут. Это не так. Это самообман в чистом виде.

Мы все помним, особенно, если это значимые для нас взрослые люди. Или единственные близкие родственники, которые у нас остались.

.

.

***

Прятаться я не собиралась, так само получилось. Агриппина Павловна работала с документами, а я увлеченно рисовала женщину с крыльями и когтистыми лапами. Получалось откровенно так себе, но бабка, время от времени поглядывая на мои труды, одобрительно хмыкала. Неожиданно дверь распахнулась и в крошечный кабинетик влетел бледный и какой-то встревоженный Виктор Иванович.

Вот бывает же так, еще ничего не произошло, а тебе становится необъяснимо страшно. Как будто внутри обрывается, и ты знаешь заранее: кто-то умер. Или что-то закончилось. Что-то настолько важное, что уж лучше бы кто-то умер.

Вопреки моим предчувствиям, Агриппина спокойно подняла голову от журнала, в котором делала пометки, и улыбнулась деду. И было в этой улыбке и сожаление, и какая-то горечь, и принятие неизбежности происходящего.