– Понятно. А что же Скоробогатов с вами не поехал? – спросил я. – Он что, здесь ночевать собирался?

– Вообще-то нет. Он домой собирался. Но ему кто-то позвонил. Я еще удивился – кто в такое время звонить будет. Он поговорил с полминуты – мол, приезжай, я в офисе. И все. Он как будто даже обрадовался, что я собрался домой, – видать, разговор какой-то намечался у него важный. И, может быть, секретный… Ну, мало ли чего там. Я и спрашивать даже не стал.

– А у Скоробогатова было много секретных дел? – тут же спросил я, прицепившись к последним словам Голубицына.

– Да кто ж его знает, – снова пожал он широкими плечами.

– Ну как же так, ведь вы работаете вместе, Николай Александрович! – неожиданно каркнул Черновицкий из соседней комнаты со своими обычными язвительными интонациями.

– А я нелюбопытный человек, – невозмутимо покосился в его сторону Голубицын. – То, что нашей работы касается, Георгий от нас и не скрывал, а остальное – дело не мое. Мало ли какие у меня секреты могут быть.

– И какие же? – высунул любопытный нос Черновицкий.

– Ну, например, что у жены моей язва желудка! И я не хочу, чтобы всякий там посторонний об этом знал! – парировал Голубицын, уже с откровенной неприязнью глядя в пронзительные карие глаза эксперта.

– Все понятно, Николай Александрович, – вступил я, сделав знак неугомонному Черновицкому, чтобы он продолжал свою работу и не вмешивался в разговор.

В свою очередь Михаил Степанович одарил меня красноречивым взглядом. Из многолетнего опыта совместной работы я понял, что он раскопал что-то весьма интересное. Кивнув ему, я вновь обратился к Голубицыну:

– А насчет его спонсорской помощи одному из кандидатов в депутаты городской Думы вам что-нибудь известно?

– Нет, – отрезал Голубицын. – Я вообще не интересуюсь политикой! И мне все равно, кого он там спонсировал! Главное, что не из моего кармана!

– Угу, – кивнул я и задал следующий вопрос: – А вам такое имя – Игорь Кириллович Астахов – знакомо?

– Первый раз слышу, – не задумываясь, ответил Николай Александрович.

– Его супруга говорила, что это старинный приятель Георгия Анатольевича, – подсказал я, но Голубицын лишь повторил, что никогда раньше не слышал такого имени.

Я покивал и продолжил:

– Я вам дам лист бумаги, попробуйте подробно расписать, как развивались события в течение вчерашнего вечера… Какое у кого было настроение, о чем велся разговор, кто что делал – желательно прямо по минутам. Ну, насколько сможете, конечно.

И, оставив озадаченного, впавшего в угрюмое состояние заместителя директора наедине с его воспоминаниями, я поспешил к Черновицкому.

– Что тут у тебя? – спросил я, закрывая за собой дверь.

Черновицкий молча кивнул на одну из четырех рюмок, стоявших на подносе донышками вверх.

– Ну и что? – пожал я плечами.

Черновицкий окинул меня полным презрения взглядом, потом с помощью пинцета приподнял одну из рюмок и показал на свет. Я заметил едва различимые разводы на краях рюмки.

Теперь я уже ничего не говорил, только смотрел на Черновицкого. Тот сказал:

– Что это такое, я точно смогу определить только в лаборатории.

– Стоп! – неожиданно осенило меня. – А почему четыре рюмки? Их же трое было!

– Так этот ведь сказал, что кто-то позвонил и договорился о встрече, – напомнил мне Михаил.

– Выходит, он с ним выпивал, – задумчиво протянул я. – И что же, Скоробогатов после этого разговора принялся отмывать рюмки и наводить порядок? Будучи в довольно-таки сильном опьянении? Что-то это сомнительно… А эти рюмки все здесь стояли? – спросил я у Черновицкого.