– Так темные люди-то у нас, ваше высочество, несознательные. Не понимают, что огнем с неба демократия на них летит, а сожженные поля, кровью залитые – это просвещение. А разврат и мерзости, который с собой новые хозяева принесли и их детишек учат – прогресс.

– Просвещение, – пробормотала принцесса. Йожеф запнулся и удивленно на нее посмотрел. – Надо наоборот: если учат, значит это просвещение, а то, другое – прогресс.

– Тьфу! И чего я с тобой вообще разговариваю, как с правдашней? Ты ж дите избалованное, и разум у тебя незрелый.

Она вскочила, но получилось неосторожно – наступила на лед, поскользнулась, взмахнула руками и вцепилась в Йожефа, чтобы не упасть. Тут же оттолкнула, скривившись в сердитой гримасе.

– Я в дом. Ты за мной не ходи, надоел. Прилипчивый как репей!

Опять она разозлилась. Села в своем углу, губы надула и не разговаривала до самого вечера. Но все-таки смирила гордость. Румянясь от смущения и отводя взгляд, попросила хотя бы маленький кусочек мыла и кадку воды, можно холодной.

– Мне вымыться бы, сама себе противна, – призналась нехотя. – И нижняя одежда... сколько времени ношу, не снимая, днем и ночью. Здесь ведь есть кто-нибудь, кто сумеет постирать?

Йожеф сказал было, что со стиркой своих панталон и сама управится, но посмотрел на ее ручки, белоснежные, гладкие, с аккуратно подпиленными ноготками, и устыдился. Ну какая из нее прачка, она поди и не видела ни разу, как это делается.

Пришлось расстаться еще с парой монет, уплаченных хозяйке за постирушки. И воды натаскать, нагреть в ведре, и за дверью покараулить, пока она намывается – засова-то нет. И после, когда забралась под одеяло и позволила войти, вынести лохань с обмылками. Вернулся – а она спит уже. Будить не стал, принес только хлеба с молоком, если вдруг есть захочет, и оставил в покое.

А на третий день нечаянная передышка внезапно закончилась. Ближе к полудню прибыли путники из столицы, даже не путники – беженцы. На нагруженных чемоданами и узлами санях, с двумя закутанными перепуганными ребятишками и с тревожными вестями в запасе.

Наследницу трона убили, во дворце переворот. На улицах начинались беспорядки и погромы, когда они уезжали, заколотив домишко. Теперь, должно быть, разгорелся настоящий бунт.

Все это Йожеф, разумеется, один слушал – принцессу он в зал не пускал, и еду ей в комнату носил как больной. С проезжими не то что разговаривать, на глаза запрещал попадаться.

Но в этот раз так увлекся, что не проследил. Выскочила из комнаты, серенькой мышкой шмыгнула вдоль стены – и на улицу. Только и успел хозяйский мальчишка крикнуть:

– Гляньте, дурочка побежала!

Если бы не он, Йожеф не сразу бы обнаружил пропажу. Мысленно пообещав выдать шкету награду за наблюдательность, он сорвался с места и бросился следом.

Эва не намеревалась сбегать, хуже момента и не придумаешь. Она всего лишь подслушивала разговоры, обострив восприятие и прильнув к двери, как всегда делала, если он выходил из их каморки. Следила, надеясь, что он хоть словом оговорится о своих планах, разболтавшись с проезжими.

Но услышанное оглушило ее, и Эва не думая бросилась туда, куда звало сердце. Домой, к отцу. Случилась беда, и только она одна может помочь. Иначе...

Выбежала во двор, в чем была, без шубы, лишь в серенькой монашеской накидке – кирган строго-настрого запрещал волосы открывать, даже на ночь, грозился, что налысо побреет. Войлочные сапожки заскользили по утоптанному снегу. Ледяной воздух защекотал ноздри, пробрался в рукава и за пазуху, кусаясь, но она не мерзла. Напротив, холод будто стал ее союзником, ободрял и придавал сил.