– Тогда какого хера, я в толк никак не возьму?! Объясни мне, старому!

– Я росла без отца, – начинаю задушевно, открыв глаза, но глядя в пол. Он не принялся орать, и я продолжила: – А потом появилось сразу три. Биологический – хороший мужик, добрый. Тот, что женился на моей матери – ублюдок и сначала трахнул меня, поставив последнюю точку в своих похождениях. Третий в какой-то момент решил, что может быть моим папочкой, и так вжился в роль, что даже после того, как это не подтвердилось, решил, что третий ребенок, пусть и названный, не помешает.

– Очень трогательно, Линда, – язвит Чекалин. – Мне до этого какое дело?

– Их всех объединяет одна черта. Каждый из них – манипулятор. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, по-доброму, из корыстных побуждений, чтобы порадовать себя и своё эго, но всегда преследуя лишь свои собственные интересы. И есть Вы. Человек, глядя на которого я понимаю, что такое семья. Когда не благодаря, а вопреки. Человек, прямо и открыто говорящий всё в лицо. Вижу вашу заботу о сыне, вижу вашу опеку над Давидом. Странную и своеобразную, но… я от Вас большему научилась, чем от них троих, а мы знакомы-то всего ничего.

– К чему ты ведёшь? – выдыхает обречённо.

– К тому, Дмитрий Вячеславович, что Вы поорёте, но всё равно поможете, – выдаю нахально. Поднимаю голову, посмотрев ему в глаза, а он строит злобное лицо, но не слишком-то впечатляет: отпустило уже, видно было. – Миша – Ваша копия. Так же красив, упёрт и женщин в беде не бросает.

– А ты – копия своих папаш, – выплёвывает едко и конкретизирует: – Здоровяка тоже?

– Нет, здоровяк поедет со мной. Я больная, но не самоубийца.

Попрощалась с Лилей, отняла у неё все красивые платья и комплект сменного белья, села в машину к Грише, и он без лишних вопросов порулил в обратном направлении. А я задумалась. Замечталась, если точнее.

Пришёл он этой ночью.

Пожалеть, как приходил всегда, когда мне доставалось сильнее обычного. Привычка – штука такая… но ничего привычного в нём не было.

Откинул одеяло, сел на край, развернувшись ко мне в пол-оборота. Взял за руки, легко потянув на себя, принуждая сесть. Поднял мои руки вверх, осторожно стащив свою же футболку, уложил обратно и долго рассматривал мои синяки, как будто пытался запомнить каждый. Обводил пальцами по контуру, едва касаясь, осторожничая, разгоняя толпу мурашек по моему телу, разбавляя боль от своих резких слов нежностью рук.

Не думал. Пустота в его безжизненном взгляде говорила о многом, но я ни слова не сказала, когда он наклонился, целуя мой живот. Закусила губу и зажмурилась, сжалась внутри в комок.

А он всё продолжал целовать, каждый синяк, каждую ссадину, с каждой секундой всё более чувственно, обжигая дыханием кожу. Хотел уйти, видела, что хотел, но не смог. Прощался. В очередной раз. Коснулся пальцами уже давно ставшего влажным кружева трусиков, закрыл глаза и прорычал глухо:

– Твою мать…

Ухватился обеими руками за резинку моих трусов, замер, стиснул зубы, отвернулся, переборол одному ему понятный внутренний конфликт и медленно стянул их, скользя пальцами по моим ногам. В карман своих спортивных штанов сунул, тут же стащив и их, отшвырнув в сторону.

– Ты уедешь, – шептал хрипло, покрывая влажными горячими поцелуями моё тело, – уедешь, тебе тут не место. Чёрт… нахера я опять… где моя голова…

Хмурюсь, жмурюсь, плачу, с силой комкаю простынь, от желания изнываю, от тоски, от боли утраты, от потери того, чего никогда и не существовало. Всегда был лишь секс. Эмоциональная разрядка, больше похожая на физическую тренировку.