Быть может, он признается? Повинится. Скажет, что сам переживает?

Или продолжит вести себя так, словно ничего не было?

С одной стороны, это мне и надо. Пока надо. Мне самой останется лишь одно – вести себя так же. А после выздоровления Сонечки я выскажу ему всё и уйду. Не могу простить предательство, просто не смогу смотреть на него, как раньше...

С другой же стороны, меня задевает его невозмутимость. Откуда мне знать, может ему привычно так поступать со мной, лгать, вести себя так подло? Иначе, почему сейчас его глаза всё такие же, его взгляд всё тот же? Будто искренний. Словно он любит меня...

Он действительно обдумывал, что ответить. И, наконец, отрицательно покачал головой.

– Я не знаю, Кать... А ещё не умею улавливать полутона, понимать намёки. Пожалуйста, просто скажи мне, за что ты злишься. И, слово даю, я всё исправлю. Чтобы ни было, я исправлю и извинюсь перед тобой. Только перестань так себя вести...

Он говорил так искренне! Я почти поверила. Мне так хотелось поверить и поддаться этому. И в самом деле, рассказать, как сильно он меня ранил!

И только я уже собралась ответить ему, взгляд мой снова скользнул в сторону дочери, и все звуки словно исчезли.

Её розовый заяц, с которым она пережила так много, лежал порванным на полу, дети испуганно стояли возле Сонечки, а она, заплаканная, медленно оседала по стене, будто всхлипывая. На самом же деле задыхаясь.

– Соня! – я бросилась к ней.

– Я просто хотел посмотреть зайца, – запричитал один из мальчиков, оправдываясь. – А она не давала! Я не виноват!

Я не обращала на них внимания. Павел же меня опередил и подхватил дочку на руки, после чего вынес из помещения, не замечая наших гостей, что поспешили открыть перед ним дверь, и посадил Соню в машину. Я же тем временем уже достала кислородный баллон и прижала к лицу Сони маску.

Ей стало лучше. В себя она пришла довольно быстро, и мы выдохнули с облегчением.

– Он порвал моего зайца, – всхлипнула Соня, когда уже смогла снять маску.

– Его можно зашить, не страшно, – заверила я дочь. – Будет, как новенький.

– Схожу за ним, – сорвался Павел с места, и спустя минуту уже вернулся обратно. – Вот… – протянул его мне вместе с оторванной тряпичной лапой.

– Паша, может, в больницу заедем? – потрогала я лоб дочери, а после измерила ей пульс. – На всякий случай. Давно таких приступов не было.

– Конечно, – сел он за руль.

Когда мы уже отъезжали, я бросила взгляд на кафе и увидела столпившихся у дверей гостей и Розу с оранжевым шариком в руке.

И от этого у меня самой защемило сердце.

***

В больницу доехали мы быстро. Всю дорогу я успокаивала Сонечку, что она только покажется врачу и вернётся домой, и молила небеса, чтобы так оно и было!

Ох и зря мы устроили этот праздник! Нужно было, как я изначально и планировала, посидеть дома, с тортиком, в уюте и спокойствии. Но Пашу было не убедить, он и собаку притащил, и организовал всё без моего ведома…

Я снова начала закипать от злости.

Но обвинять его и ругаться не могла. Соня уже пострадала, ссору родителей она не переживёт.

До сих пор помню тот случай, когда она, вернувшись из садика, с ужасом рассказывала мне про какую-то девочку, у которой не стало папы, потому что он её бросил.

У Сони в голове никак не складывалось, как такое возможно. И, кажется, до сих пор в её сознании существует лишь одна картина мира – папа и мама, это нечто нераздельное, вечное и стабильное.

Она так и не поняла, как и почему бывает иначе.

По дороге Павел набрал врача. И теперь Николаевич ждал нас на самом входе больницы, чему я была благодарна.