Жилые дома только на одной стороне улицы, перехожу дорогу и ныряю в первый двор. Непроглядная темнота, в середине очертания пустующей детской площадки, тусклый свет из окон слабо освещает мне путь, пробегаю по кругу, вглядываясь в закрытые металлические двери подъездов. 

Не позволяя себе отдышаться, осматриваю второй, такой же пустынный и темный. И лишь в третьем вижу яркую неоновую лампу над дверью с информирующей надписью «Ломбард». Нажимаю на ручку — дверь поддается. Лестница и длинный коридор приводят в ярко освещенную комнату. Стеклянные витрины подсвечены, я прохожу мимо телефонов, планшетов, электробритв, миксеров, фенов… кажется, люди выносят из дома все. Из смежной комнаты выходит пожилой мужчина, тощий, в старой засаленной рубашке вишневого цвета и широких спортивных штанах не по размеру, грязные седые волосы прилизаны, а на мясистом носу очки в тонкой металлической оправе. 

Действительно, мерзкий старик, парень в толстовке не соврал. 

Старик прищуривается, внимательно проходит взглядом сверху вниз, оценивая. 

— Добрый вечер, — решаюсь начать разговор. У меня нет лишнего времени. 

— Добрый, — улыбается широко, демонстрируя крупные вставные зубы. Слишком белые, неестественные. — Что привело красавицу? Украшения у нас вот здесь, — указывает пальцем с отросшим грязным ногтем в сторону витрины. — Себе или на подарок? 

— Я не покупать. Хочу сдать. Кольцо, — протягиваю правую руку. Кольцо надето золотым ободком вверх, камень предусмотрительно спрятала от посторонних глаз. 

— Да что тут сдавать? На лом могу принять, — постукивает ногтем по ободу. — Тыща, не больше, — заключает, заканчивая свой своеобразный осмотр. 

— А если так? — Переворачиваю кольцо, демонстрируя прозрачный камень в виде сердца. Старик заметно подбирается, но тут же кривится:

— Стекляшка. Пятачок могу накинуть за него, — звонко кладет металлическую монету на стеклянную витрину. 

А я уверена, что Милосердов ни за что бы не надел мне на палец стекляшку, он любит покрасоваться перед окружающими. 

— Не пойдет, — сухо отвечаю и разворачиваюсь к выходу. Надеюсь, мой маневр удастся, ведь предложенная тысяча меня не спасет. Делаю несколько шагов по звонкому кафелю, примиряясь с мыслью, что заберу деньги и поеду к маме, рассчитывая, что Милосердов не перехватит меня у подъезда.

От мысли, что появлюсь у мамы среди ночи и попрошу помощи, замирает сердце. Мне придется рассказать о том, как я ошиблась, о всем, что пережила за последние несколько недель. Становится невыносимо стыдно за обман. А еще страшно: Герман не забудет обо мне, а Светлана Васильевна всегда найдет рычаг давления и на меня, и на моих близких. 

Нужно исчезнуть, а как это сделать без средств к существованию?! 

— Стой. Какая решительная. Даю червонец и ни копейки больше. 

Вспоминая слова парня, торгуюсь:

— Тридцать, — а сама жалею, что запретила озвучивать стоимость кольца Тане тогда, за столом. 

Дед хитро улыбается:

— Пятнадцать.

— Двадцать пять, — иду обратно к прилавку, выдавая свою заинтересованность. 

— Восемнадцать. Ты же понимаешь, что твое колечко будут искать, выставить я его не смогу. 

— Я верю в ваши способности, — наглею и называю очередную цифру: — Двадцать и пару тысяч мелкими купюрами, — ощущаю себя героиней фильма. 

— Разоришь ты меня, деточка, — соглашается, а я не сдерживаю улыбку. Старик оживает, закрывает входную дверь и быстро скрывается в глубине помещения. Возвращается, плюет на пальцы и отсчитывает купюры, внимательно слежу за его движениями. — Все честно, — пододвигает двумя пальцами деньги.