— Она решала свои проблемы за счёт детей. Разве была острая необходимость в том, чтобы тебя ставить в хор?

— Я же не одна непоющая была. Половина класса, наверное, только рты открывали. Мы нужны были для массовки.

— Но тебе почему-то было обиднее, чем другим? — проницательности Глебу не занимать.

— Мне пару раз поющие дети темную устроили за то, что на сцене я одна блистаю от имени всех. Один раз юбку порвали, второй раз в портфель грязи накидали. После этого я отказалась ходить на хор. За что получила от мамы, но больше не пошла.

— Теперь понятно, что музыку ты не любишь и в консерваторию тебя лучше не приглашать.

— Нет, почему же. Люблю. Но очень выборочно. Могу одну понравившуюся песню на репите заслушать до дыр. А потом месяц вообще не слушать ничего. А ещё в последнее время я полюбила слушать тишину…

Глеб посмотрел на меня долгим пробирающим до самой души взглядом и неожиданно улыбнулся.

— Я тоже люблю слушать тишину…

Еда была вкусная, наверное. Я вкуса не особо чувствовала. Нервничала. Даже не то чтобы очень, но, как говорила моя Машка, я мандражировала. Внутри дрожала натянутая струна, заставляя меня то болтать без умолку, то невнятно пожимать плечами на вопросы Глеба.

Он, кажется, всё замечал и всё понимал. Но, по крайней мере, улыбался по-доброму и смотрел очень мягко.

А я, взрослая и самодостаточная женщина, никак не могла справиться с волнением. Я так давно привыкла к вечным мелким придиркам Игната, к его ехидным замечаниям про мои умственные способности и внешность. Я привыкла плеваться ядом в ответ, держать удар, показательно не обращать внимания. Привыкла скатываться в итоге в скандал, битьё посуды и громкие хлопки дверьми. Что вот теперь терялась в обычном человеческом отношении, в мужском интересе, так явно, но в то же время ненавязчиво проявляемом.

После первого блюда и первого выпитого бокала вина меня отпустило. Глеб втянул меня в беседу про работу и хобби. Он умел слушать и умел интересно рассказывать. Или мне так казалось на фоне вечно выпячивающего своё мнение Игната.

— Я всегда восхищался людьми, которые могут взять в руки карандаш и нарисовать что-то сложнее «палка, палка, огуречик». У меня был одноклассник, Андрюха, так он такие шикарные розы рисовал простым карандашом. Все девчонки были его, — Глеб так широко и по-мальчишечьи задорно улыбнулся, что я залюбовалась.

— Так ты его популярности завидовал!

— Немного. Потом пошёл в качалку и выпросил на день рождения скейт. После этого все девчонки были мои!

— Какой продуманный подход. И что ты с ними делал? Мариновал?

Глеб сидел напротив расслабленно, опёршись о спинку стула. Уверенный в себе, привлекательный, спокойный. Вот веяло от него покоем и силой, что ли. Да, именно силой. Не мощью, которая всё крушит на своем пути, как цунами, а мудрой силой седых гор.

Крупный нос с горбинкой (интересно, ломали в молодости?), крупные губы, высокий лоб, модная стрижка, которая к тому же ему идёт. Широкие плечи, большие ладони с длинными, но не тонкими пальцами.

В мою уже немного хмельную, немного пожизненно дурную голову пришла мысль, достойная неопытной десятиклассницы: «А всё ли в этом мужчине такое крупное, как нос и пальцы?». Я едва сдержала улыбку, а Глеб тем временем ответил:

— Нет. Я в школе сох по Насте, признанной красавице. Поэтому использовал остальных девиц как способ разжечь ревность. Чему ты улыбаешься? — он склонил голову слегка набок, неяркий свет от лампы контрастно высветил его профиль, поломав тени на скулах.

— На самом деле, смеюсь над собой и собственной глупостью.