— Все сделаю на высшем уровне, босс, — утвердительно отвечает он.

— Что это еще за «босс»? — возмущается Лучиана.

— Ему нравится. Пусть называет, — отвечаю я.

— Я не только об Арти. Все твои люди по-прежнему обращаются к тебе «Чех». Сами друг друга кличками называют, как в псарне. Я думала, мы отошли от этого, и наша семья теперь законопослушная.

— Ты не с той ноги встала, что ли? Не порти мне настроение. — Я грозно смотрю в зеркало заднего вида, и племянница замолкает. Отворачивается в окно, поджав губы.

До школы мы доезжаем молча. А там я пересаживаюсь на место Артура и все-таки начинаю этот разговор. Лучиана уже не первый день нервная. Пусть у меня почти не остается времени на семью, но они напрасно думают, что я слепой.

— Что случилось? — спрашиваю как можно мягче. — Тебе не нравится универ? Поток? К тебе кто-то пристает?

— Все пристают, — резко отвечает она, посмотрев мне в глаза. — Да! Все! А ты думал, будет иначе? — И тут ее прорывает на ядовитую честность: — Знаешь, за восемнадцать лет своей жизни я поняла, что каждый предыдущий ее период был лучше и счастливее. В детстве я ненавидела свою жизнь. Меня раздражало, что мы переезжаем с места на место: Рим, Милан, Сицилия. Я только привыкала, а папа перевозил нас. Снова и снова. Когда мне исполнилось семь, его убили. Мама со спокойной душой оставила меня у бабушки с дедушкой и рванула на родину, в Россию, личную жизнь с новым мужем устраивать. И следующие семь лет я ненавидела свою жизнь, считая себя сиротой. Бабушка и дедушка никогда меня не обижали, но и не могли заменить родителей. Я запрыгала от счастья, когда мама забрала меня. Но вскоре узнала, что сделала она это из-за Артура. Подросшему сыну было скучно в одиночестве, вот она и вспомнила, что где-то в Италии болтается дочь. Три следующих года я чувствовала себя вещью. Мама будто играла мной, пользовалась. И вот ее не стало. Я думала, теперь все наладится, потому что ты, вопреки закрепившейся за тобой репутации, всегда любил нас с Арти по-настоящему. Мне кажется, никто никогда не относился к нам так, как ты. Я много раз в своих молитвах благодарила бога за тебя. Я в тебе нашла отца, которого рано потеряла. Но сейчас… То, что ты делаешь… — В ее карих глазах появляются слезы. — У меня совсем нет друзей, Ром. Я просто боюсь их заводить. Боюсь потом потерять и разочароваться.

Больно слышать все это. Мне действительно всегда было жаль их с Артуром, но я никогда не задавался прямым вопросом, устраивает ли их то, что я даю. Мне казалось, этого вполне достаточно для счастья.

— Я думал, мы договорились. Год-два. Как только стану мэром — езжай, куда захочешь. Если же тебе не хватает тех тусовок, которыми живет молодежь, только скажи. Мой клуб всегда открыт. Собери друзей, я устрою вам вечеринку.

Лучиана горько усмехается.

— Твой клуб. Ну а как же. Тотальный контроль.

— Да, тотальный контроль, — не отрицаю я. — Вот исполнится тебе двадцать один, гуляй. А сейчас ты ребенок. Мой ребенок. Я несу за тебя ответственность.

— Это не ответственность, Ром. Это господство. Ты не даешь мне шагу ступить без разрешения. Думаешь, я не знаю, что ты отслеживаешь мой телефон?

— Отслеживаю. Что в этом плохого? Ты молодая, красивая. Уж кому, как не мне, знать, с какими пошлыми мыслями парни тебя взглядом облизывают. Хочешь быть по кругу пущенной?

— А если вдруг появится тот, кому я по-настоящему понравлюсь?

Я напрягаюсь. Сердце начинает пропускать удары.

— Кто? — цежу сквозь зубы. — Ноги переломаю, яйца вырву и сожрать заставлю.