– Серёга Кривой, – упрямо повторил молодой казак.

Левый его глаз был будто тронут голубою слюдой.

– Тащи ясырку сюда, – велел Иван.

– Она ж нагая, – сказал Кривой.

– Ну так сбрось ей свои шаровары.

– Не пойду, – сказал Кривой. – Сам тащи.

Тот, что был сбит Степаном, мял ладонями скулы, будто прилаживая их в прежнее положенье. Сплёвывал в ладонь, глядя, есть ли сколки зуба. Отирал ладонь о землю.

Брошенный Иваном поднялся и помог встать второму. Ни на кого не глядя, они пошли в сторону Дона.

Один оглянулся и крикнул:

– Поквитаемся теперича!

Степан подумал, не крикнуть ли чего вслед, но, вдруг раздумав, решительно скатился в землянку.

На земляном полу, поджав ноги под себя, держа в руках скомканную рубаху, сидела молодая ногайка.

Не обернувшись на вошедшего, прикрыла голову рукой. Рука та, дрогнувшая грудь, живот – всё было в налипшей земле.

Хотелось тронуть ту руку, увидеть девку в упор.

…тряхнул головой, полез наверх.

Погребовал чужим ясырём.

– Ти су инэ пьо эфколо, Козаке, пэс му, на милас ста Эллиника и ста Татарика? (Как тебе проще, скажи, казак. Говорить по-гречески или по-татарски? – греч.)

Советник паши – безбородый смуглый грек в татарском халате – выглядел всё таким же бесстрастным, как и в прошлый раз. Сегодня они были с Разиным вдвоём.

– Татар тилинде энь эйи атлар аххында лаф этмеси, эфенди (По-татарски лучше всего говорить о лошадях, эфенди. – тат.), – сказал Степан.

– Ке ста Эллинка я тон Тэо? (А по-гречески – о Боге? – греч.) – спросил грек.

Степан разглядывал его: острый, в тёмной щетине подбородок, тонкий, с горбинкой нос, подвижные губы. На длинных, желтеющих, в чёрном жёстком волосе пальцах – несколько перстней с малыми камнями.

Грек решил, что Степан не понял вопроса, изготовившись его повторить, – но Степан опередил:

– Амартия на милас этси аперискепта я тон Тэо. (Грешен для суесловий о Боге. – греч.)

Грек потёр глаза, словно невыспавшийся. Затем поиграл бровями, возвращая себе остроту зренья.

– Тогда на языке твоих племён? – медленно выговаривая каждое слово, спросил грек. – О чём глаголит язык Руси?

– На моём языке лучше молчать, – так же медля, разделяя каждое сказанное слово, отвечал Степан.

Советник паши глядел на него, не двигаясь: так порой глядят на змею в траве или на большую птицу.

– Твоя голова – лепо. Очеса раскрылись, – сказал грек.

– Меня врачует добрый грек, – снова нарочито неспешно, чтобы его понимали, ответил Степан.

В знак согласия советник дважды качнул головой.

– Поведали, тебе был дар: конь вороной, – говоря, советник пожимал перстень на правой руке большим и указательным пальцем левой.

– Пока я в темнице, можно подарить мне всех зверей земных и всех птиц небесных, – ответил Разин. – И дарящий не потратит ни рубля.

Грек поднял правую руку, открыв ладонь:

– Паша не обманет тебя. Ты сможешь забрать свой дар.

– Я могу забрать свой дар. Потом правитель может забрать свой дар, – ответил Степан.

– Господь может всё забрать, – сказал грек.

– Верные слова, эфенди, – Степан склонил голову. – У казака может забрать только Господь.

Грек помолчал, раскладывая услышанное в сознании.

– Мюршид спрашивает: как твои руки? Он придёт ещё, – сказал грек.

– У меня есть мюршид. Его зовут поп Куприян.

– Он придёт ещё, – повторил грек, словно не расслышав ответа.

Некоторое время грек смотрел Степану в глаза.

– Тебя казнят, – сказал он бесстрастно.

– Тебя же не казнили, эфенди, – ответил Степан.

– Хочешь щербет, казак? – грек кивнул на кувшин с напитком, стоящий на столике.

– Спаси Бог, – сказал Степан и потянулся за кувшином.