Подливал себе сам, отирал пролитое рукавом.

…за ним, ввечеру уже, пришёл внук, тоже Ивашка.

Сел рядом с дедом, тихий, как монашек, ничего ему не сказав.

…как совсем стемнело, вернулась уже за обоими, запропавшими в чужом доме, Ларионова старуха.

Черноярцы долго топтались на скользком ещё крыльце.

Раздался грохот и следом старухины причитанья: верно, Ларион оскользнулся и упал.

Бабка с внуком долго подымали деда.

…тут, не пойми с чего, и подкатил ком к горлу у Степана.

…в первый день Степан услышал мать на базу.

Не шёл к ней, чтоб не спугнуть.

Ждал, что скоро явится сама: так же неслышно, как всегда – словно и не ступая по ступеням.

…не дождавшись, спустился на низы, откуда сошла вода.

Заглянул во все сырые углы: не осталось ли там змей или иных гадов.

Казалось так: надобе сберечь дом, пока не возвернулся отец.

…поднялся наверх и застал Ивана сидящим у открытого сундука. Оглянувшись на младшего брата, тот ударил по крышке, с грохотом закрыв сундук.

…когда Тимофей вернулся с хлебным караваном из Воронежа – вытянувшиеся сироты глодали в холодной горнице заветревшую рыбу.

Оба встали навстречу отцу.

Тимофей едва ли не впервые раскрыл руки, чтоб приобнять их.

– Так, детушки… – произнёс.

…в мае Степан пошёл в гости к матери – и застал батьку на кладбище.

Тимофей взял с могилы землю, потёр её в заржавелом, страшном кулаке, и всерьёз поделился раздумьем:

– Что-то я не чую её, Стёпа.

Сын не нашёлся с ответом, да его и не спрашивали.

– Не слышу её – и всё… – повторил Тимофей и огляделся, будто решая, в какую сторону мать ушла.

Степан, наконец, разгадал, что отец невозможно пьян.

Стеван выносил под приглядом стражи поганую лохань. Вернулся весел.

Долго вытирал руки соломой. Подсел к Степану.

– Како ти е нога, брате мой? (Как твоя нога, брат мой? – срб.)

– Спаси Бог, Стеван, – ответил. – Взял грамотку Абидка?

– Есам, есам, узео сам… Нэче ме преварити, кажеш? (Да, да, взял, сразу взял… Не обманет, говоришь? – срб.)

– Зачем ему обманывать?.. Старший стражи – его дядя.

– Дамат? – Стеван глядел прямо и внимательно, как птица из куста. – Огроман Турчин с пругастом чалмом? (Огромный турок в полосатой чалме? – срб.)

– Он, Стеван, он. Абидке ещё долго служить под его началом. У Абидки больная мать. Он беден. Дядя забирает часть его жалованья, а доносить на дядю Абидке некому…

– Одаклэ си то сазнао? (Откуда ты прознал о том? – срб.)

– Они говорят – я слышу.

– Зашто Абидка не иде у Литванию и Московию по заробленике да се обогати? (Отчего ж Абидка не ходит к Литве и в Московию за полоном, чтоб разбогатеть? – срб.)

– На то надобно иметь два коня. Надобно снарядиться. Ему невмоготу такое… Твои сербы догадаются его наградить за послание?

– Хоче, хоче, досетиче се (Да, да. Догадаются. – срб.), – ответил Стеван убеждённо.

Помолчав, ещё раз добавил, теперь уже раздумывая:

– …досетиче се… (…догадаются… – срб.)

С рассветом Абид занёс, едва пробившись в двери, острамок сена.

Выйдя, тут же вернулся с граблями и метлой.

Кинул Стевану:

– Темизле бу ери, кяфир! (Приберись, неверный! – тат.)

…возбуждённый Стеван ретиво трудился.

Завидя его старанье, лях поднялся и, став спиной к двери, разглядывал серба.

В наигранной строгости кивнул, чтоб серб прибрался и у него.

Стеван, потешаясь, замахнулся на ляха граблями, но, сразу же смирив замах, бросил те грабли ляху в руки. Гжегож – поймал.

Стеван, потешно хмурясь, взялся за метлу, как за секиру.

Они разыграли начало поединка, и лях тут же умело проколол черенком граблей Стевана в грудь.

Около полудня пришли с Даматом сербские купцы с лоснящимися бородами, принеся тяжёлые запахи недавно покинутой харчевни.