Мой сияющий мальчик несколько раз кивает, обхватив ногами торс Громова. Тот поворачивается ко мне и смотрит с победной ухмылкой.

— Ну что, убедились? А чтобы у вас не оставалось сомнений, госпожа Ангелис, я сейчас и вас подниму вместе с вашей собакой. Держитесь, пацаны, — командует он громким голосом.

Шагает ко мне, пересаживая мальчиков выше на плечи. Вокруг талии смыкаются крепкие ладони, и мои ноги резко отрываются от земли.

— Что вы делаете? — шиплю я и ищу на Громове свободное от своих детей пространство, куда бы его можно было стукнуть. — Поставьте меня обратно немедленно!

Гром заливисто лает, я нахожу точку ниже солнечного сплетения и тычу в нее кулаком. Но рука больно ударяется о твердые мышцы пресса.

— Это что вы делаете, госпожа Ангелис? — слышу над собой смеющийся голос. — Не вздумайте дернуть ногой, попадете по моему самому уязвимому месту. Тогда вся наша пирамида завалится. Эй ты, хватит лаять, запрыгивай. Только куда, выбирай сам, у меня тут все забито.

Он говорит с Громом, а я поднимаю глаза, и у меня сбивается дыхание.

Прямо передо мной близко-близко он. Мой Марк. Его глаза, его морщинки в уголках. Его улыбка. Как я могла усомниться? Кого я слушаю?

Гром продолжает оглушительно лаять, мальчики напребой засыпают Громова вопросами. А мы с ним смотрим друг на друга, словно наши взгляды спаяли невидимым лучом, и теперь их невозможно отделить друг от друга.

Марк, — а это он, теперь я отчетливо вижу, что это он! — сглатывает и спрашивает хриплым голосом:

— Почему вы на меня так смотрите?

— Думаю, — беззвучно шепчу в ответ.

— О чем? — наклоняет он голову. Правда, с трудом, потому что сзади за его шею держится Матвей.

— Думаю, — теперь я сглатываю, — почему яйцо? Почему хрустальное, понимаю, но яйцо...

— Не знаю. Просто пришло в голову. Такие ассоциации, — хрипло отвечает он.

— Какие-то у вас нездоровые ассоциации, господин Громов, — шепчу я.

Мы замолкаем, зато не замолкают Гром и дети. Пес протяжно воет, дети радостно хохочут. И внезапно эту какофонию звуков разрезает выстрел.

— А ну отпустил их, быстро! — слышится громогласный рев, и я поспешно отдираю пальцы Громова от своей талии.

Он их сам разжимает, опешив, придерживает мальчиков руками и оборачивается на голос. А я выставляю вперед руки и кричу:

— Папа! Папочка, подожди, не стреляй! Это Громов. Мартин Громов. Он привез детям кубки.

Папа стоит на крыльце с берданкой наперевес и исподлобья смотрит на Громова.

— Дедушка, это правда, это дядя Мартин, он привез нам кубки! — мальчики спрыгивают с Громова на землю и бегут к крыльцу. — Он хороший!

Ну хоть не «не надо его убивать», как они кричали, когда к нам случайно забрел турист, отбившийся от группы. Все-таки, что бы кто ни говорил, у меня неплохо получается их воспитывать.

Точнее, перевоспитывать. После поселка.

— Громов, значит? — отец припечатывает Марка тяжелым взглядом. — Ну заходи, раз приехал.

Он кивает головой на террасу и скрывается в доме. А я делаю большие глаза и толкаю Марка в спину.

— Слышали, что вам папа сказал? Идите же. Мальчики, проводите господина Громова на террасу.

А сама бросаюсь наперерез Яннису с Менелаем, которые уже бегут со стороны мастерской с битами в руках.

— Отбой, парни, это гость. Он свой, слышите? Свой.

И при этом стараюсь не замечать шокированный взгляд Марка, которым он меня провожает.

10. Глава 10

Громов

Папа? Этот здоровенный амбал ее папа?

Тоненькой и соблазнительной девушки, которую я только что держал за талию и от одного этого испытал настоящий моральный оргазм?

Охренеть.