Я готова поклясться, что это тот самый Громов, который был на гонках. Та же кривая полуулыбка, наклон головы под тем же градусом. И количество морщинок у прищуренных глаз то же самое.

Но какой из братьев передо мной, я уже начинаю сомневаться. Это же надо было так засорить мне мозги.

Да чтоб ты скис, Немо Капитан!

Тем временем наш пес ведет себя крайне странно. Нетипично. Прыгает вокруг Громова, тычется ему в руки носом, крутит хвостом как вентилятором.

Тот растерянно смотрит на сходящую с ума собаку. Поднимает на меня глаза с немым вопросом во взгляде.

— Его зовут Гром, — говорю, складывая руки на груди, — и вы ему явно понравились, господин Громов.

— Гром? — удивленно переспрашивает Громов и оборачивается на скачущего вокруг него пса. Снова поворачивается ко мне, и внезапно его лицо бледнеет. Поднимает руки в вискам и спрашивает хрипло, вопросительно глядя на меня: — Сбитая собака?

И я в испуге отшатываюсь.

***

— Почему сбитая? — шепчу, внезапно охрипнув. Но Громов не отвечает.

Он вообще ведет себя странно. Очень. Наклоняется вперед всем корпусом. Морщится и с силой сдавливает виски, словно его что-то мучает и гнетет. Ломает.

Гром, глядя на все это, перестает прыгать и вилять хвостом, пятится прочь от Громова и обеспокоенно жмется к моим ногам. Треплю пса по холке, и мы вдвоем с удвоенной опаской следим за Громовым.

Наконец Марк, или кто он у нас сегодня, затихает, обессиленно опускает руки вдоль туловища и обводит нас блуждающим взглядом.

Мы с Громом переглядываемся, мой пес несколько раз бухкает коротко и настороженно. Беру с него пример, прокашливаюсь и осторожно переспрашиваю:

— Вы сказали, сбитая собака. Почему?

Блуждающий взгляд Громова фокусируется на мне, проясняется и излучает крайнее удивление.

— Разве? Я сказал, сбитая? Не может быть, госпожа Ангелис. Вам послышалось. Я сказал, какая прекрасная собака. Зато вы в своем репертуаре.

— Я? — уязвленно вскидываю голову.

— Да, вы. Вы как обычно оставили мой вопрос без ответа.

— А вы что-то спрашивали?

— Я спросил, не потревожил ли я вас своим визитом. А вы вместо того, чтобы ответить, начали знакомить меня со своим псом.

Моему возмущению нет предела. Особенно обидно становится за Грома.

— Очень зря, господин Громов, — отвечаю язвительно, — очень зря вы обидели мою собаку. Он здесь единственный, кто вам по-настоящему рад.

Но не успеваю договорить, как вдруг сзади раздается радостное:

— Он приехал! Приехал!

И следом, полностью опровергая мои слова, мимо нас с Громом проносятся три вихря и повисают на Громове.

У Грома от образовавшихся воздушных потоков шерсть встает дыбом. У меня обветриваются губы, которые сразу хочется облизать. А остолбеневший от неожиданности Громов стоит с разведенными в сторону руками и смотрит на моих ангелочков, которые облепили его со всех сторон. Облепили и обездвижили.

Наших ангелочков... Если, конечно, это Марк, а не Мартин.

Макар с Мироном вцепились в него по бокам, Матвей запрыгнул сзади. То что Громов ошалел, я уже сказала. В каком шоке мы с Громом, не передать.

— Мальчики, — выдаю непослушным, писклявым голосом, — разве так можно? Вы же его сейчас уроните!

— Не несите чушь, госпожа Ангелис, — резко отвечает Громов, — я что, по-вашему, хрустальное яйцо, что меня можно уронить?

— Простите, я не то имела в виду, — тушуюсь и поспешно оправдываюсь. — Я хотела сказать, что вам тяжело, вы можете надорваться и...

Но Громов не дает договорить, перебивает, не пытаясь скрыть, как задет.

— Мне? Тяжело? Да с чего вы взяли? — он легко, как две пушинки поднимает одной рукой Макара, второй Мирона. Поворачивает голову к Матвею, сидящему у него на спине. — Ты там держишься?