Здесь я с Громом солидарна, я тоже не люблю ложь. Но когда вокруг меня подобно брюссельским кружевам затейливо плетутся интриги и заговоры, этого я не люблю еще больше.

Гром поднимает влажные, полные скорби глаза, и тяжело, совсем по-человечески вздыхает. Подгибает переднюю лапу, делает шаг и припадает на нее, мордой почти касаясь земли.

Хромать Грома научили дети, когда им было по четыре года. Мой бизнес только начал развиваться. Как-то раз я пожаловалась по телефону подруге, как боюсь прогореть и лишиться вложенных денег не зная, что они меня слышат.

— По миру пойду, — сказала я, и мои сыновья поняли по-своему. Решили, что я потратила последние наши деньги.

Они начали втайне готовиться ходить на заработки по городам и селам. Танцевать зейбекико* и сиртаки* мальчиков научили в поселке лишь только они смогли держаться на ногах без ходунков. Мир внес предположение, что собака, собирающая деньги, вызовет больше отклика у сердобольных граждан, чем простая картонная коробка. А Мак заметил, что неплохо было бы, если бы собака прихрамывала. Так сказать, для усиления образа.

Парни взялись дрессировать Грома, и когда на дне рождения тетушки Николетты их попросили станцевать, пес стащил у папы панамку и, припадая на переднюю лапу, пошел обходить гостей. Иногда он путал лапы, иногда хромал сразу на обе, но не забывал подойти к каждому гостю и толкнуть его лбом.

Надо ли говорить, какой это вызвало ажиотаж. Особенно у меня, когда мальчики дома признались, что послужило причиной.

С тех пор я в присутствии детей тщательно слежу за своими словами, а Гром помимо «лежать», «голос» и «фу» блестяще выполняет команду «хромать».

Стучу в окно, Андроник вырастает из низкого дверного проема.

— Калиспера, кирие, — я ему рада абсолютно искренне. В последний раз мы виделись недели две назад.

— Калиспера, Каро, — кивает Андроник, — какими судьбами?

— Гром хромает, посмотрите собаку, кирие?

— Отчего ж не посмотреть? — Андроник широко распахивает дверь. Гром понуро хромает в дом, пряча глаза от кирие, а тот почему-то смотрит на меня.

Я помогаю псу взобраться на стол. Гром ложится и отворачивает от меня морду. Вздыхаю, представив, как долго и нудно придется извиняться, наш пес чересчур ранимый и обидчивый.

— Еврипид говорил, у вас помощник новый объявился, — говорю как бы между прочим, пока Андроник своими огромными ручищами прощупывает собачью лапу.

— Объявился, — кивает Андроник. С крыльца доносятся быстрые шаги, скрип калитки и шорох велосипедных шин. Кирие смотрит на окно и продолжает: — Святой человек.

— Еврипид говорил, он вам травки новые привез лечебные, — пробую вытянуть из Андроника хоть что-то, но тот сегодня особенно немногословен.

— Привез. С Тибета, — неопределенно машет рукой.

— С Тибета? Надо же, куда его занесло, — изо всех сил стараюсь оставаться серьезной.

— Говорит, у тибетских монахов жил. Они его всему и научили.

— И что там такого есть на Тибете, чего у нас нет?

— На Тибете? А холера его знает.

Ну невозможно так разговаривать!

— И где же он? Интересно посмотреть.

— А что на него смотреть? — пожимает плечами Андроник. — Такой же как и все. Руки-ноги, голова. Главное же, что в голове. А это ты как увидишь? Никак.

Он сам спрашивает, сам отвечает. Терпеливо жду, хотя саму так и подмывает метнуться за ворота.

— Поговорить тоже интересно. Познакомите со святым человеком? — поглаживаю задремавшего Грома. Андроник показывает на окно.

— Так уехал он. На рыбалку укатил, на острова. Собирался завтра с утра, а тут ни с того ни с сего как подскочит, схватил велосипед и только его и видели.