– На колени. – Хавьер смог упасть на пол. – Ползи ко мне. Достаточно. Эгор, убери кляп. А ты, псина, можешь закрыть рот. Вывих челюсти тебя точно не украсит.

Подчинявшееся каждому слову Драммонда тело Хавьера с трудом совместило зубы. Он сам с огромной радостью крепко сжал бы их на руке палача, но занемевшие челюсти плохо слушались, и Эгор успел убрать пальцы. Драммонд увидел это и улыбнулся, заметив:

– Прелестно. Просто прелестно. Наша маленькая норовистая собачонка еще пытается кусаться. Ей мало полученных уроков. Что же. Я ожидал, что так и будет. Открой рот. Эгор, затолкай ему туда какую-нибудь мокрую тряпку поплотнее. Отлично. А теперь, псинка, оглянись назад и посмотри в тот угол. Там стоит твоя заветная мечта, цель всей твоей никчемной жизни, твое помойное ведро. Запомнил? А сейчас, смотри на меня!

Драммонд подождал, пока Хавьера выгнет обратно лицом к нему, и продолжил:

– Получи еще одно украшение. Оно будет твоего любимого черного цвета. Это, конечно, не платок, но ты будешь носить его на голове, не снимая. Помнишь наш разговор о том, что в моем доме никогда не будет человека по имени Норрьего? Так вот. После того, как мы уйдем, ты сможешь этим ведром воспользоваться. А попутно очень советую спустить туда же весь свой гонор, дерзость, непокорство, ненависть и что там еще у тебя осталось. Короче говоря, похорони в нечистотах себя самого. Своего князя, генерала, человека… Кем ты там себя, несмотря ни на что, все еще считаешь. Пойми, наконец. Ты теперь никто. Мой раб. Вещь. Скотина. И чем раньше ты это поймешь и признаешь, тем целее будешь.

Стоявший на коленях Хавьер не мог шевелиться или говорить без приказа, но взгляд его, наверняка, горел выразительнее любых слов. Драммонд ухмыльнулся, сказав:

– Хорошо, что ты не притворяешься. Меня все равно не обмануть показным смирением. Я знаю и тебя, молокосос, и твою упертую южную породу. Вижу насквозь и никогда не поверю, что ты можешь сдаться после пары дней даже самых ужасных пыток. Поэтому я не стану спрашивать тебя о послушании ближайшие две недели. И не надо жечь меня взглядом! Не поможет. Так что… Просто терпи все, пока я не прикажу тебе мое украшение снять. Сливай гордость в помои и готовься поднять флаг безоговорочной капитуляции. В том, что так непременно случится, я не сомневаюсь. А когда, меня нисколько не волнует. Хоть через год. Хоть через три. Я не спешу. Получай новое украшение. Эгор!

По команде хозяина управляющий нагнулся к закаменевшему на коленях Хавьеру и туго завязал тому глаза широкой плотной лентой из черной ткани.

– Прекрасно, – донесся довольный голос Драммонда. – Теперь у тебя есть две недели на размышления и похороны прошлого. Дотрагиваться до повязки можно и должно только в том случае, если она вдруг собьется или ослабнет, и только для того, чтобы поправить или туже затянуть. До завтра, псинка. Можешь двигаться без приказа и кричать без слов, пока остаешься один.

***

Так прошло две недели. На четырнадцатый день, после очередной порки пленника, Тирдэг сел на стул и приказал Эгору убрать из зубов Норрьего не дававший тому испортить зубы кляп. Затем распорядился снять с головы с трудом стоящего перед ним на коленях кровника черную ленту. Потом подался вперед и попытался заглянуть тому в глаза. Явно обессиленный непрестанными пытками и голодом, но все еще непокоренный Норрьего тут же опустил веки, отказываясь даже от возможности переговоров.

– Ничего не хочешь мне сказать? Видимо, нет. Как знаешь, – спокойной произнес Тирдэг, встал и сам вернул ленту на место, затянув ее изо всех сил. Прошелся вокруг Норрьего, снова сел напротив него.