– Я принесу постель, – Альберт не возражает, уходит, оставив меня наедине с тишиной, тяжёлыми портьерами, что наглухо закрывают окно, и пока его нет, я одёргиваю шторы и распахиваю створки.

Сентябрь нынче тёплый, однако ночью становится прохладно, и я остужаю лицо под напором ветра, что врывается в комнату.

– Лада, как маленькая, – сердится Аль и закрывает окно. – Заболеешь же. Волосы влажные, халат на голое тело.

Рассмотрел. Да что это я? Всё очевидно.

Он стелет простынь, взбивает подушку, поправляет одеяло. Это, наверное, должно смотреться смешно или карикатурно: красивый мужик модельной внешности стелет постель как какая-то горничная; на самом деле, он всё делает гармонично и естественно, будто ничем другим в жизни не занимался.

Берт из прошлого ни за что бы не стал этого делать.

«Я не девчонка!» – непримиримо огрызался он, как только кто-то имел неосторожность усомниться в его мужественности или предложил сделать «женскую» работу. Видимо, прошло. Больше он не мается комплексами.

Другой. Мужчина. Не мой Берт. Не тот человек, которого я помню.

И всё же это он: до боли знакомый, до каждой чёрточки когда-то был мой. Что есть сейчас – не понять, а расспрашивать страшно. Когда дело касается Ланского, я б предпочла иллюзии и воспоминания, с которыми никогда не захочу расстаться.

– Ночная рубашка, – суёт он мне в руки допотопную вещицу из хлопка.

Я смаргиваю от неожиданности и пялюсь на вещь, будто он мне змею подложил.

Такое могла бы носить моя бабушка – пошитый трапецией мешок с v-образным вырезом и «крылышками». Не кружевной пеньюар, не шёлковая паутинка выше колен, а… вот это. Хм.

Не знаю, какой бес в меня вселился, но когда рядом Ланской, всё время так и подмывает сделать какую-нибудь глупость, совершить безумство. Смутить его, как когда-то. Чтобы покраснел, потупил глаза, отвернулся, отчаянно желая обратного – пялиться и сглатывать шумно, потому что у него в горле пересохло.

Я кинула ночнушку на спинку стула и, развязав пояс, спустила халат с плеч. Он мягким облаком упал к моим ногам.

Время замерло, отсчитывая секунды стуком моего ошалевшего от небывалой смелости сердца.

Я стояла перед Альбертом нагая, потому что под халатом у меня ничего не было, даже трусиков.

Нет, этот мужчина не мой Берт – об этом можно твердить бесконечно. Ум понимает, а сердце не хочет смириться с правдой.

Аль смотрел, не отрываясь, и краснеть не собирался. Ласкал меня взглядом с головы до ног – медленно, со вкусом.

Я прикрыла руками грудь. Перекрестила ноги, чтобы хоть немного спрятаться. Вспыхнул не он, а я. Слабым утешением было лишь восхищение в глазах Ланского.

– Красивая, Лада, – голосом он тоже ласкал, не скрывая наслаждения.

Эстет. Художник. Сколько обнажённых женщин прошло через его руки и его постель? Вряд ли я хочу об этом знать. Только от мысли о других женщинах в его жизни потемнело в глазах и ревность сжала сердце – не вдохнуть.

Почему-то стало нестерпимо стыдно, до слёз. Я схватила ночную рубашку и натянула её на себя. Большая, просторная. Холодит приятно, потому что я горю, как в огне.

– Не бойся меня, Лада, я тебя никогда не обижу.

Голос его царапает, задевает, выворачивает наизнанку. Я не его боюсь. Себя. Мне одиноко и страшно. И втягивать Аля в свои неприятности – неправильно.

– Нам нужно поговорить, Лад. Но я подожду. Ложись спать. Утро вечера мудренее.

Я слышу, как удаляются его шаги. Ещё немного – и закроется дверь за ним, а я останусь одна в чужом доме с высокими потолками, в чужой обстановке. Здесь хорошо, но когда всё не твоё, это оглушает.