– Не уходи, пожалуйста, – прошу тихо, чуть слышно, но Аль останавливается.

– Хорошо, – оборачивается он, – ты ложись, я побуду с тобой, пока ты не уснёшь.

Я ныряю под одеяло. Новая постель. Пахнет особенно. Так хорошо, что я жмурюсь. Маленькое удовольствие. Он и это, наверное, помнит: я всегда любила новые вещи, ещё не впитавшие в себя запах стирального порошка и кондиционера.

Аль пристраивается на стуле. Расстояние между нами мучает меня. Может, он прав, и я не готова к сексу морально. Физически он всегда привлекал меня, манил, как афродизиак. Я дурела от него, как кошка от валерьянки. Может быть, поэтому – он, а не кто-то другой.

– Ляг рядом, Аль, – я не собиралась этого говорить.

Эгоистично, но мне хочется чувствовать его тело и дыхание. Вряд ли он желает того же. Мужчины в этом плане проще и честнее, наверное. Для них белое – это белое, а красное – красное, а не розовое, лососевое, малиновое или ещё какое.

Слабо утешает лишь то, что Аль – художник и способен отличать полутона. Он всегда видел немного иначе, чем другие люди: острее, детальнее, многокрасочнее.

Он не говорит: «Плохая идея», а легко поднимается со стула и шутливо пихает меня в бок:

– Подвинься, моё место сегодня с краю.

И это помнит: я всегда отвоёвывала право лежать с краю. А сейчас он отлично понимает, кто из нас сильнее.

Меня немного ломает, что он ложится в девственно-чистую постель одетым, но возражать я не смею: и так перешла все мыслимые и немыслимые границы. Будь он стариной Бертом, наверное, было б проще. Но оттого, что Ланской сейчас знакомый незнакомец, чувства обостряются до невозможности.

– Устраивайся поудобнее, – просовывает он под меня руку, и я кладу голову ему на плечо.

Аль прижимает меня к себе, мои губы касаются его кожи. Случайно, не специально. Я слышу, как сбивается его дыхание.

Мы дышим неудовлетворённостью – он и я, но ни один из нас не переходит черту, будто залегли в крапиве и боимся шевелиться, чтобы не обжечься.

– Расслабься, – гладит он меня по руке. – Это же я, Лад.

– Не ты, – рискую я озвучить свои ощущения. – Всё знакомо, но по-другому, изменилось давно.

– Ничего не изменилось. Стали чуть старше да разных тайн поднакопили. А всё остальное, как было. Поэтому закрывай глаза и спи. А если у тебя бессонница, я готов поговорить.

– Что ты хочешь услышать? – спрашиваю, потому что, несмотря на усталость, уснуть пока не могу.

– Правду, – его дыхание касается моих волос, и я невольно поджимаю пальцы на ногах. Это и удовольствие, и пытка – лежать с ним рядом и бояться пошевелиться.

– Кому нужна моя правда? – вышло слишком горько мимо воли и походило на крик души.

– Мне. Я ведь не мужик с улицы и даже не случайный пассажир.

– Таким как раз легче всего излить все печали, потому что однажды они исчезнут – выйдут на своей остановке и больше никогда не появятся в твоей жизни.

– Глупости, – я чувствую, как рождается его улыбка. Я её не вижу, но ощущаю, могу представить, как мягко изгибаются губы Альберта. – Жизнь, Лада, дарит нам иногда удивительные истории. Поэтому перестань бояться. Я вижу твой страх и отчаяние. Поделись, и тебе станет легче.

Ему бы пастырем быть. За ним бы легко шли толпы людей и отдавали последнее, каялись и плакали б в экстазе, пытаясь прикоснуться к краю его одежды.

– Что ты делала в «Ночном бризе»?

– Искала одного человека.

– И не нашла.

– Не успела, – выдыхаю воздух сквозь стиснутые зубы. – Я пока не готова говорить об этом. Поцелуй меня, Аль.

К этому я тоже не готова, но это способ оттянуть неизбежное и возможность ещё раз распробовать вкус его губ.