Я злюсь, потому что это потерянный вечер. Мы могли бы с Сандрой прекрасно прогуляться. Стоят последние погожие деньки бабьего сентябрьского лета. Вместо этого приходится плестись непонятно куда и зачем.

Злюсь я ровно до той минуты, когда мы наконец-то всем семейством попадаем в соседний дом.

Там есть, конечно, на что посмотреть, но я сразу залипаю на хозяйку: красивая, утончённая, женственная, она резко контрастирует с мужем, что прилично её старше и весь будто состоит из скалистых обломков.

Ещё один властный господин, как и наш. Впрочем, я о них думаю недолго.

– А это наши дети, – мягко проговаривает Алла Владимировна Ланская. В её зелёных глазах светится любовь. – Маргарита и Альберт.

Не прошло и трёх дней, как мы снова с ним встретились – с мальчиком, с которым познакомились недавно на улице.

Они резко контрастируют – брат и сестра, будто и не родные вовсе. Но достаточно посмотреть на их родителей, чтобы понять: старшая пошла в своего не очень красивого папу, а младший – в элегантную, словно не от мира сего, мать.

– Ну что, пойдём, покажу тебе наш дворец? – весело улыбается Рита. – Бертик, ну что ты застыл? Поухаживай за девушкой.

Он смотрит на меня во все глаза, словно не верит. «Громом поражённый» – эти слова о нём.

– Оу… – подмигивает Рита, – ты ему понравилась. Видишь, краснеет? Не обращай внимания, он у нас слишком тихий и скромный.

Зато она – чересчур энергичная и без комплексов. Видимо, Альберту не раз приходилось ощущать на себе напор не только отца, но и сестры.

Рите шестнадцать, она на год старше, а поэтому и ко мне относится покровительственно.

– Пятнадцать? Правда? – удивляется она, услышав мой возраст. – А я думала, как Бертику – лет четырнадцать от силы.

Альберт краснеет ещё больше. Он таскается за нами, как тень. Ничего не говорит – просто ходит из комнаты в комнату.

Здесь есть на что посмотреть. Мы тоже не из бедных, но у Ланских совершенно другой размах.

– Ну, я вас оставлю, ребятки? – заговорщицки наклоняется ко мне Рита. – Миссию гостеприимства я выполнила, дворец показала, экскурсию провела. Веришь: позарез нужно смыться. Ой, мама убила б меня за это слово, – сдерживает она смех. – Не скучайте! Бертика не обижай, ладно? Он у нас хоро-о-ший!

Рита ерошит его волосы и растворяется в коридорах огромной квартиры. Мы смотрим ей вслед. Как-то… я даже не поняла, что ощущаю. Облегчение, наверное. Рита слишком напористая. Я с такими вечно чувствую себя чуть ли не придорожной травой. Мне постоянно чудится, что ноги у меня косолапые, нос слишком длинный, а грудь вырасти не успела.

– Пойдём, я покажу тебе свою комнату, – я не ожидала, что Берт возьмёт инициативу на себя. – Если хочешь, конечно, – добавляет он поспешно.

– Хочу, – проговариваю, понимая: мне действительно интересно. Намного интереснее, чем навороченная комната его сестры, куда она завела меня на секунду, чтобы хвастануть и тут же выпихнуть, словно боясь, что я что-нибудь испорчу или сломаю.

– А здесь живу я, – заводит он меня в небольшую комнату, где всё просто: кровать, тумбочка, стол, старинный шифоньер и эркер, от которого, наверное, днём много света.

Но не это всё привлекает моё внимание, а простой альбомный лист, что лежит на столе. Именно к нему прикован мой взгляд.

Это карандашный набросок, а на нём – я, моё лицо в профиль. Очень точно схваченные линии, великолепно прорисованные детали небрежными, на первый взгляд, штрихами.

Берт снова мучительно краснеет и, кинувшись к столу, судорожно переворачивает рисунок.

Поздно. Я уже его увидела. И то, как Берт нарисовал меня, льстит. Может, поэтому я спокойно встречаю его отчаянный взгляд, в котором – напускная дерзость и страх. Он боится, что я рассмеюсь и унижу. Но я, конечно же, не могу и не хочу этого делать.