– Не спорю, – пытаюсь успокоить Ладу, но она не в том настроении, чтобы смириться. – Мне уйти спать в другую комнату? Или на пол? Или будешь столь жестока, что усадишь меня на стул – охранять твой сон?

– На коврик, – фыркает она.

– Как собаке, – тяжело вздыхаю я и делаю вид, что собираюсь встать.

Лада тут же прижимает меня обратно к подушке.

– Ладно. Я сегодня добрая. Но за монашку отомщу.

– Предупреждён, буду терпеть.

– Слишком ты покладистый, Ланской, – ворчит она. – Это настораживает.

– Правильно, так и должно. Я дракон, а поэтому очень опасен.

– Всё равно я тебя не боюсь, Берт. И вряд ли это изменится.

Лада наконец-то затихает. Тёплая. Живая. Желанная. Её голова на плече становится тяжелее. Как и веки, наверное.

– Свалился же ты на мою голову, – речь её замедляется, становится тихой и путанной. – Нарисовался – не сотрёшь. Вечный след в моей душе.

Вряд ли она понимает, что говорит, но эти слова – самое ценное, что у меня есть. Всё же я ей не так безразличен, как она хочет показать. Это даёт надежду.

Лада засыпает, а я долго ещё лежу, пялюсь в потолок и боюсь пошевелиться. Рука затекла, но я не хочу менять положение, тревожить её, потому что сон у Ладки поверхностный и тяжёлый.

Через время она начинает всхлипывать и бормотать.

– Ваня, Ванечка, – прожигают плечо её горячие слёзы, – Вера! – и столько тоски и муки в её голосе, что меня пробирает до костей.

Кто они, эти Вера и Ваня?

Ревность едким жгутом разъедает грудь.

Я почти ничего о ней не знаю. Всё, на что меня хватило, – узнать её месторасположение и выследить. Всё остальное я бы хотел услышать лично от неё. Не копаться в её жизни чужими руками, не лезть туда, где она спряталась и ревностно охраняет свои тайны. Есть много других способов заставить её оттаять и раскрыться. Иначе нет смысла в том, к чему я стремлюсь.

Я уснул, словно в прорубь провалился – глубоко-глубоко, но не холодно там, а жарко. Видимо, это всё же жерло вулкана, где беснуется проснувшаяся магма. И прохладные руки касаются моей груди, успокаивая и одновременно возбуждая, волнуя до самого дна души.

Я чувствую, как те же руки расстёгивают джинсы, касаются нежными ладонями члена – горячего и готового побеждать или сдаться.

Я выныриваю из сна. Лада рядом, жмётся ко мне всем телом – нагим, белым, чутким.  И уже без спасительной рубашки.

Она моё спасение, мой талисман, моё всё в этой жизни, где я проболтался между небом и землёй больше десяти лет, прожитых без неё.

– Альберт, – шепчут её губы и касаются скулы.

И я позволяю магме вырваться наружу, затопить нас с головой.

Целую её жадно, ненасытно, веду руками по телу, лаская и распаляя.

Она так податлива, так нежна.

– Лада, – называю её по имени. Я должен слышать свой голос, мне нужно понимать: это реальность, не сон.

– Не отталкивай меня, прошу, – шепчет она яростно и цепляется за мои плечи так, что немного больно.

Какой отталкивать… Разве я могу? Мозг давно стёк в известном направлении, где уже всё горит, полыхает, как в ядерном реакторе, где идут необратимые процессы, которые не остановить.

Я опрокидываю Ладу одним движением на спину. Нависаю над ней, утихомириваю, сжав тонкие кисти одной рукой. Это мой капкан. От задранных вверх рук грудь её становится выпуклее и красивее.

Самая лучшая грудь – округлая, аккуратная, с торчащими сосками Они вызывающе-прекрасны и просят моего языка, что касался бы тугих бутонов, бил их, лизал, нежил; изнывают в тоске по моему рту, что засасывал бы их, зацеловывал, боготворил.

Но вначале её губы – уже чуть вспухшие и горячие, немного шершавые, с тонкой кожицей.