– Мы долго жили вместе, – объяснила Лиля. – Он всегда был очень близок и с бабушкой, и с дедом. Особенно с дедом, – добавила она.

– Да, понимаю, – Эдна сочувственно покачала головой, протягивая ей салфетку.

Она взяла её, не понимая зачем. Зачем ей салфетка, ведь она не плачет, сдерживаясь изо всех сил ради мамы и Мати. Не плачет…

Следующий год был очень сложным: второй и последний год учёбы, вечерняя группа в ульпане, которая так отличалась от ее первой группы: возрастные и даже очень возрастные люди, которые прилежно ходили на занятия потому, что так надо. Потому, что бесплатно и близко к дому. Потому, что можно встретить ровесников и поболтать о том-о сем. Рассказать о детях, похвастаться внуками. Им не нужен иврит, разве что на уровне супермаркет- поликлинника-аптека-банк. Вот, пожалуй, и все.

Они изумленно смотрели на таблицы глаголов, которые Лиля аккуратно вычерчивала на доске, многозначительно переглядываясь и пожимая плечами. Было ясно, что они совершенно не готовы погружаться в пучину этого странного языка, в котором даже не было гласных, а согласные походили на странные иероглифы и назывались наподобие букв древнерусского алфавита. Не “а”, а “алеф”, не “ г”, а “ гимель”, не “х”, а “хет”. Ей задавали вопросы, на которые у нее не было ответа: почему один звук может обозначать совершенно разными буквами; почему некоторые буквы в конце слова меняют свое написание и называются “конечными”; почему в этом древнем языке нет заглавных букв даже при написании имен и фамилий.

Как и в прошлом году, они вели одну группу с Эдной и та, в ответ на стенания Лили, лишь улыбалась в ответ: “ Они такие милые, ваши старички, такие интеллигентные. Просто удовольствие с ними общаться. Ты усложняешь ситуацию. Плыви по течению.”

Она и сама понимала, что усложняет. Что никто из этих возрастных учеников не овладеет ивритом на нужном уровне по одной причине: им это просто не нужно. Они будут подрабатывать на таких работах, про которые пишут: “знание иврита не требуется”. А эти длиннющие письма из разных инстанций им будут читать и переводить дети или взрослые внуки. И у них будет прекрасная старость с морем, солнцем, апельсинами, посиделками в парке со своими ровесниками. С русским телевидением и прекрасным медицинским обслуживанием, которое оказалось не в силах помочь ее родителям.

Маме нужна была круглосуточная опека, которую Лиля обеспечить ей не могла. Было много беготни в поисках хорошего дома престарелых. И снова помог Шимон – и с выбором, и с оформлением многочисленных документов. А главное – и он, и Эдна смогли убедить ее, что в данном случае – это единственно правильное решение для всех.

И действительно, место оказалось очень приличным: мама всегда была чистенькая, причесанная с ясным взглядом. Их Фея. Самая молодая в отделении. У нее в ульпане занимались ученики намного старше, и эта мысль не давала покоя, не отпускала, Не получилось ее родителям добраться до пенсионного возраста, возраста, когда можно гулять по побережью, любуясь закатом, сидеть беззаботно в парке, подкармливая хлопотливых голубей. Не успели они привыкнуть к этой стране, к ее многочисленным праздникам и такому странному климату, когда лето длится до ноября, а в январе уже начинается цветение. Не успели.

К маме Лиля ездила часто, а на Хануку даже осталась на вечеринку, которую организовал хозяин для своих пациентов. Осталась по приглашению одной из медсестер, которых в этой стране называли просто “сестра”.

Она была всего лишь на пару лет старше мамы, и Лиля чувствовала ее неформальное отношение. Оно выражалось во взгляде, в том, как она поправляла мамину подушку, как справлялась о ее самочувствии. Постепенно они сблизились и иногда подолгу разговаривали в шабат – единственный день, когда Лиля могла побыть у мамы подольше.