Они двигались медленно. Неуверенно. Будто на ощупь искали то место, где можно остановиться и сказать: вот теперь. Не было ни ритма, ни схемы. Только дыхание. Оно сбивалось, срывалось, цеплялось, и в нём было больше правды, чем в любом признании. Он иногда замирал, вглядываясь в её лицо, как будто всё ещё не верил, что она здесь. Что всё это с ним. Что можно быть вот так – внутри, близко, без границ.

Мила ощущала каждое его движение, как продолжение своего. Её тело приняло его как любимого, которому было холодно всю жизнь, и только сейчас он наконец оказался в тепле. В ней. В её дыхании. В её руках. В её позволении.

В какой—то момент она перестала дышать, только слушала, как он шепчет её имя. Неуверенно, с паузами. То целиком, то половину. «Ми… Мила…» – будто боялся, что, назвав, потеряет. Его губы касались её подбородка, потом скользнули к щеке. Не целуя – ища опору. Он почти ничего не знал о близости, но тело его уже понимало. Доверие делало всё.

Они были сплетены. Не как мужчина и женщина. Как двое, у которых больше не осталось внешнего мира. Только узкий диван, полутёмная комната, и их дыхание, заполняющее воздух.

Данила двигался неумело, но в каждом его движении было нечто большее, чем умение. Он жил этим. Старался. Не ради результата – ради того, чтобы быть, чтобы остаться в ней, чтобы знать: он нужен. Его губы снова нашли её кожу, её ладонь нашла его затылок, и всё, что было страхом – ушло.

Когда всё становилось сильнее, движения чуть ускорялись, он вдруг остановился. Как будто испугался. Мила обняла его крепче, подтянула ближе, шепнула: «Я с тобой». Он снова начал двигаться – осторожно, как будто касался не тела, а боли, которую нельзя разбудить. И в этот момент он понял, что это – не страх, а любовь.

Их стоны были разными. Её – глухим, внутренним, замирающим на вдохе. Его – чуть сдавленным, высоким, почти детским. Но в финале, когда тело стало громче слов, и всё соединилось в одно, эти звуки прозвучали вместе. Не как крик. Как музыка. Без стыда. Без защиты.

Когда он замер, сжавшись и спрятав лицо у неё на плече, она гладила его спину, чувствуя, как в ней самой осталась вся его дрожь. Он дышал тяжело. Она – чуть ровнее. Но теперь всё было уже не важно. Они остались. Вместе. Без объяснений. Без выводов. В той самой точке, где никто никому ничего не должен. Где есть только тепло. И оно – между кожей.

Он лежал на ней, тяжёлый, тёплый, обмякший, как после долгого пути. Не сразу понял, что всё закончилось. Грудь вздымалась, подбородок дрожал, дыхание срывалось так, будто он только сейчас начал понимать, где оказался. Мила обнимала его, не торопясь, не сжимая – просто держала. Чтобы он почувствовал: не один. Не случайный. Не гость. Чтобы знал – он может остаться.

Он пошевелился. Чуть приподнял голову. Щека у него была мокрая. Не то от пота, не то от слёз – а скорее от всего сразу. Он посмотрел на неё – не в глаза, а просто в лицо, будто пытался понять, правда ли это. И она улыбнулась. Без усилия. Улыбнулась, потому что не могла иначе. Потому что в этот момент ни одно слово не могло быть честнее этого взгляда.

– Я всё сделал правильно? – спросил он тихо, почти не открывая рта. И это был самый хрупкий вопрос, который она слышала за всю свою жизнь.

– Да, – ответила она. – Ты был очень бережный.

Он снова уткнулся в её шею. Долго лежал так. Дышал ей в ключицу. А она слушала, как у него уходит напряжение. Как плечи становятся мягче. Как он больше не цепляется за неё – он теперь просто рядом. Он больше не просит – он уже получил. И теперь просто дышит с ней в одном ритме.